полу Барсиной, которая всё ещё пребывала в скорби и, по своему обычаю, не сопротивлялась.
В последний миг Александр удержал разящую руку и, отняв нож, бросил его в ночную темень.
– И всё одно! Настанет час, и я убью её! – клятвенно произнесла Роксана.
Царь отнёс её неистовство к ревности, ибо, женившись, он не отрёкся от невесты, которой клялся, дал новое имя и доныне держал слово. Взять замуж не позволяло лишь уважение к восточным нравам, запрещающим торжеством свадьбы омрачать священную скорбь.
– По македонским обычаям, я могу иметь столько жен, сколь пожелаю, – объяснил он. – Разве у твоего отца одна жена? Владыка Окса Оксиарт имеет трех! И тридцать наложниц.
– Ты можешь взять хоть триста! – сверкала яростью, как лунным светом в водах купальской ночи, непокорная Роксана. – Но дочь Дария, которую ты нарёк Статирой, я всё равно зарежу!
– Зачавшей чадо жене претит насилие, – напомнил он. – Тем более убийство!
– Пусть плод нашей любви ещё во чреве матери познает непреложные истины, – упрямо молвила царица. – Предавшая отеческую святыню дочь достойна смерти. Даже если она свершила это деяние во имя любви к тебе! Таковы наши варварские законы. Эллада погибает лишь оттого, что словоблудием стихия чувств и страстей возвышена выше святынь!
Боги узрели её ретивые помыслы и приняли жертву – сына. Недоношенный плод её явился на свет мертворождённым…
Тем временем летний зной спалил буйство трав, а осень начала приносить свои плоды: всякий день походные таксаторы – те, кто считал живых и мёртвых, прибыль и убыль, – записывали в книги прирост полков. Ежесуточно рождалось несколько сот младенцев обоего пола. По македонским обычаям, рождённые в походе дети поступали на службу с первого крика, и потому в короткий срок войско приросло более чем на двенадцать тысяч, ибо у многих молодожёнов рождались двойни. В Александрии оксианской и окрест её теперь слышались не поступь ратей, не дробный стук копыт и мерный шаг фаланг со звоном оружия – вселенский ребячий плач. Взирая на это, воины, кто не был оженён на прошлой грандиозной свадьбе, искали себе невест среди персиянок, бактрийских, сакских, массагетских и прочих скуфских племён и, по обычаю, рассекали мечом каравай хлеба с солью.
Покорившие Восток, македонцы врастали в эту землю, как врастает принесённое ветром семя, пуская корни и вымётывая стебель. Вместо леса копий в долинах и на склонах гор вырастали мирные хаты с садами, хоромы, терема. В Бактрию и Согдиану, прослыша о богатстве македонского войска, со всего света потянулись купеческие караваны с товаром, поскольку местные торговцы и маркитанты уже не справлялись, чтобы удовлетворить спрос. А где прошёл купец, там уже будет молва, бегущая с шумом снежной лавины. В Середине Земли уже судачили на всех торжищах: мол, великий полководец притомился от походов, побед и, отягощённый добычей непомерной, встал, чуть не достигнув Инда. И того не ведает, что именно за сей рекой и открывается бездна богатств, там всё из серебра и злата! Если же достигнуть реки Ганги, пройдя сквозь благодатные земли, то откроется следующий мир достатка и превеликой роскоши – мир шелков, тончайших тканей и драгоценных самоцветов. Дворцы Персеполя в сравнении с тамошними дворцами суть курные горные сакли…
Судачили и гадали: неужто царь Македонии, тиран Эллады, фараон Египта, повелитель Востока, император Персии, сын Бога далее не пойдёт?!
Александр тем часом пребывал во дворце своей бактрийской столицы с молодой женой, и если мыслил пойти куда, так не далее гульбища, которое полукольцом охватывало седьмой ярус и откуда открывался вид на три стороны света. Однажды он случайно заглянул в свою оружейную палату и тут позрел: бактрийская белая голубица свила гнездо в боевом шлеме и села на яйца! А рядом с ней пристроился сизый, потрёпанный в полётах, однако дерзкий македонский голубь, который заворчал на царя и даже попытался клюнуть. Властелин Востока так умилился, что не заметил птичьего помёта, которым были обгажены и сам шлем, и доспех, и меч.
– Куда же мне идти? – спросил сам себя. – Коль в моём шлеме столь прекрасная голубица? И сидит на яйцах? Нет, никуда не пойду!
В тот же день Роксана его известила, что вновь зачала дитя.
Царь был уверен: никакая сила не заставит его покинуть жену и дворец, пока Роксана не разрешится от бремени и пока он не возьмёт в руки своего наследника. Ему казалось, в мире нет первопричины, способной поколебать убеждения, поэтому, когда Клит Чёрный донёс, что в Александрию прибыл некий римский проконсул с коллегами и нижайше просит благоволения императора принять его, всего лишь отмахнулся:
– Сам узнай, что надо. И удовлетвори его.
Подобных посольств к царю стали присылать довольно: били челом не только цари, царьки, князья, вожди племён, но и коллегии промышленников, купцов из разных стран, полисов, областей Середины Земли. И все желали таможенных льгот и послаблений, чтобы промышлять и торговать в империи. Союзы строителей хотели строить, ваятели – ваять, ювелиры – извлекать красоту из драгоценного камня нанесением граней. Туда, где жила и благоденствовала слава о величайшей казне и богатстве, сходились и сбегались со всего мира жаждущие поживиться. Были и из Рима, который пока что с любопытством взирал на македонские владения, распростёртые чуть ли не по всему заселённому миру. Только всё земное было где-то далеко внизу, и царь, вознесясь на седьмой ярус, был много ближе к небу и впервые ощущал себя не властелином Востока и даже не фараоном Египта – сыном Бога, как бы его ни именовала земная молва.
Самый близкий друг и сподвижник Клит Чёрный принял и это посольство, но явился к Александру обескураженным.
– Римляне не хотят ни льгот, ни прочих благ от тебя, – доложил он. – Напротив, они готовы сами нести всяческие блага, коль ты заключишь союз с Римом. Сенат даже придумал тебе высший титул – Великий понтифик. И готов подписать соответствующий декрет, дабы потом объявить его во всей Середине Земли. Но для неких уточнений проконсулу требуется личная встреча с царём Македонии.
Прежде Александр был не падок на лесть и не страдал болезнью крайнего тщеславия, но, надышавшись пыли Востока, отай, незримо ею был отравлен. Понтификами в Риме именовали строителей мостов, которые соединяли земных людей с богами. Несколько поразмыслив, царь позрел сей титул весьма символичным и удачным, после чего сподобился снизойти и самому принять проконсула со свитой.
Но для этого пришлось сыну Амона спуститься двумя ярусами ниже: на пятом, как раз под казначейскими палатами, был устроен тронный зал с троном из слоновьей кости, украшенной золотом, в котором Александр
