— Адельку украли!..
— Ее схватили и унесли!
— Мы дрались, но они всё равно забрали...
Амелия наконец разрыдалась, Торкилстон прижал ее к груди и гладил по голове.
— Украли, — повторил я. — Значит, она жива. Украли, а не убили. И еще... украли, сильно рискуя, я видел брызги крови на ступенях, крыльце, в коридоре и на всех стенах...
Торкилстон прорычал:
— Мы их рубили, как траву!.. Жаль, они всех своих унесли. Посчитать бы трупы... Дорого им досталась Аделька.
— Обойдется еще дороже, — ответил я. — Ладно.
Я вышел во двор, снова донесся странный стук. Я обвел взглядом двор, кусты изломаны копытами множества коней, а вон там стена дома забрызгана красным, да и земля темная от впитавшейся крови.
Пока я шел в ту сторону, стук стал слышнее. Наконец я определил, что стучат из винного подвала, отодвинул тяжелый засов.
Двери распахнулись, я едва успел отпрыгнуть от меча озверевшего Кукушонка. В посеченных доспехах, с огромным кровоподтеком на лице, он трясся от ярости, но меч опустил и крикнул:
— Успели? Слава Богу!
— Как ты здесь очутился? — спросил я.
— Выдра послал меня за вином, — объяснил Кукушонок, он беспокойно шарил взглядом по двору, — я уже нацедил полный кувшин кельнского, поднимался наверх, как вдруг увидел во дворе чужих! Все с оружием, орут, выскакивают из дома. Я сразу за меч, мы схватились, эти молокососы совсем не умеют драться. Двоих я зарубил насмерть и троих ранил, как кто-то ударил булыжником издали, сволочи... Я рухнул обратно в подвал, только и слышал, как загремел засов. А потом только стук копыт...
Я сказал хмуро:
— Не вини себя, в подвал мог бы пойти и Выдра. Иди в дом, узнаешь новости. Ран серьезных нет?
Он сказал гордо:
— Есть работа для оружейника, а не лекаря.
— Иди в дом, — повторил я.
Выдра помогал Амелии на кухне, при моем появлении быстро перебросил пару ломтей на тарелку. Меня мучил голод, руки задрожали, когда ухватил горячее мясо, истекающее сладким соком, и поспешно впился зубами в податливую плоть.
Торкилстон ел неспешно, посматривал на меня с прежним уважением и опаской, что медленно переходили в восторг. Кукушонок сидел тихий, чувствуя себя виноватым, как будто всю схватку просидел в безопасности в обнимку с бочкой вина. Я оглянулся на бледную Амелию, она механически переворачивала на огромной сковороде ломти мяса, руки дрожат, сказал успокаивающе:
— Сэр Торкилстон, мы живы, а руки могут держать мечи. Не волнуйся, мы вернем девочку.
Амелия бросила на меня умоляющий взгляд. Торкилстон покосился на нее, покряхтел, но всё-таки спросил:
— А что насчет черных месс? — Я отмахнулся:
— Да в задницу эти мессы! Пусть забавляются.
— Сэр Ричард, — сказал он и снова покосился на Амелию, — ходят слухи, что там приносят в жертву детей...
— Некрещеных, — уточнил я. — Аделька у нас крещеная, как я помню.
— Крещеная, — торопливо подтвердила Амелия.
— Ну вот, уже проще... — Выдра хмыкнул от плиты:
— Да тем зверям какая разница? Надо успеть отбить до того, как соберутся. Кто знает, когда у них очередной сбор?
Я сказал:
— Не думаю, что ее принесут в жертву сегодня, уже светает... А до завтрашней ночи много воды утечет.
Амелия с мольбой смотрела на меня. Я проглотил кусок и, прежде чем мои зубы впились в следующий, сказал быстро:
— Никаких жертв! Никакой черной мессы.
— Откуда вы знаете?
— Знаю, — ответил я. Посмотрел на их лица, пояснил: — Это деловые люди. И ребенок им нужен для сделки, а не забавы.
— Какой сделки? — спросили оба в один голос.
Я прожевал, схватил еще один кусок и сожрал, прежде чем нашел силы ответить:
— Госпожа Вуазен надеялась, что всё состоянии мужа отойдет к ней. Для того его и убила... руками Джафара. Но сейчас, когда всё имущество Бриклайта принадлежит госпоже Амелии, ей ничего не остается, как попытаться отнять это состояние уже у госпожи Амелии.
Торкилстон смотрел на меня с ожиданием.
— И что нам делать?
— Ничего, — ответил я с хладнокровием, которого не испытывал. — Просто ждать.
Он помялся, спросил осторожно:
— И что будет?
— Пришлют весточку, — ответил я, отчаянно надеясь, что так и будет. Если уж тут пошли по рыночному пути, то будет торг, а не слепая месть, именуемая то благородной, то подлейшей, в зависимости от занятой стороны. — А мы тогда и решим, как поступить.
Амелия вскрикнула:
— Да будь оно проклято, всё это состояние! Мне и то, что есть, самой не поднять!.. Куда еще и Бриклайтово? Я и свое отдам, только бы мой ребенок вернулся целым и невредимым!
Торкилстон вздохнул сочувствующе, я ответил с неловкостью:
— Я даже верю, что девочку вернут в целости, если переписать всё имущество на госпожу Бриклайт...
Она вскрикнула, прижимая руки к груди:
— Так сделайте это, господин! Где эта проклятая бумага, я тут же ее порву, пусть сама владеет всем...
Я отстранил ее руку, Торкилстон перехватил Амелию, она спрятала лицо на его груди и зарыдала горько и безутешно. Я сказал с неловкостью:
— Я бы тоже отдал. Что значит имущество, когда на той стороне такое сокровище, как Аделька?.. Но нельзя давать подлецам выигрывать. Иначе мир рухнет. Победа одного подлеца окрыляет тысячи других. Так они помалкивают и прикидываются приличными людьми, а если хоть один из них победит таким образом, то здесь такое начнется... Нет, зло должно быть наказано. В назидание!
— И для предотвращения, — повторил Торкилстон. — Да, это верно... хоть и жестоко.
— По отношению к госпоже Бриклайт? — Он покачал головой:
— Эту гадину я бы сам с наслаждением задушил. Но жестоко вообще... Понимаю, что нельзя вот прямо сейчас помчаться туда и порубить всех в капусту, но... всё равно не понимаю, почему нельзя. Нет, головой понимаю, а душой — нет.
— Это хорошо, — сказал я, — что не понимаешь.
— Почему?
— Не всё нужно понимать. Есть истины, которые нужно принимать. Да, слепо! Потому что мы — люди.
Он посмотрел на меня с великим уважением, а я скривился, услышав в своих словах какую-то великую фальшь. Или даже не фальшь, а хуже: затасканную истину, настолько затасканную, что так и жаждется либо возразить, либо поступить наоборот.
Дождавшись ночи, я обошел дом, вяло казнясь, что позвал тогда Бобика, а он как чувствует, ходит следом и вздыхает так тяжело, что я не выдержал, встал на колени и поцеловал его в морду.
— Не печалься, мы отыщем Адельку.
Он вздохнул снова, в глазах глубокое сочувствие и виноватость, я погладил по громадной голове.
— Ты не виноват, это я тебя выдернул отсюда.
Послышались шаги, Торкилстон спустился по лестнице в легком доспехе, но с мечом в ножнах и двумя кинжалами на поясе.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
