В своей прекрасной книге Дзанарделли одобряет распоряжение французского Совета адвокатов ( Conseil de l’Orare ), по которому последним, во избежание столкновения интересов, воспрещается занимать места директоров в промышленных обществах и в администрациях железных дорог; но насколько же важнее было бы воспретить им участие в представительстве, так как, состоя в роли законодателей, они могут быть обвиняемы в проведении таких законов, которыми впоследствии станут пользоваться ради личной выгоды.
Дзанарделли сам соглашается, что если в гражданском процессе адвокатам не дозволено защищать неправое дело, то в уголовном они именно защищают виновных. Но если так, то не ясно ли, что люди, призванные профессиональным долгом к возможному обелению черного, притом не в пользу общества, а против него, будут поступать таким же образом и во всех других вопросах, когда дело коснется их интересов? Не ясно ли, что если они даже и не станут преднамеренно кривить душой, то постоянные сношения с преступниками поневоле предрасположат их в пользу последних в силу того чувства, которое заставляет добрых людей интересоваться судьбой ближних, особенно страдающих? Тем более что заступничество в данном случае будет им стоить только нескольких громких фраз или простой подачи голоса, причем их болезненная и вредная жалостливость может быть прикрыта возвышенными принципами или такой глубокой метафизикой, которая и самому автору мало понятна, а уж толпе и подавно. Полагая, однако же, что эта метафизика основана на великих и сложных соображениях, уму простого смертного недоступных, толпа ей покорно подчиняется и будет подчиняться до тех пор, пока горькие плоды сладких слов не заставят ее закусить удила.
Внося повсюду предубеждение в пользу преступников и приученную к обязательной фальсификации мысль, адвокаты являются весьма вредным элементом при законодательной работе. Они не дозволяют вводить в кодекс и в практику самые необходимые реформы, если последние нарушают их интересы. К этому надо прибавить, что благодаря своему влиянию в качестве министров или депутатов они оказывают такое давление на чиновников (особенно если последние сменяемы), что окончательно парализуют их деятельность. Кто не видал неоднократно, как могучие влияния приостанавливали процессы, в которых могло бы вытисниться что-нибудь неблагоприятное для обвиняемого? Иногда по отношению к главным преступникам отменялись даже приговоры, тогда как менее виновные, но не имевшие особого покровительства или талантливых защитников соучастники несли всю тяжесть наказания.
Правда, мы видели адвокатов-криминалистов, которые, сделавшись министрами, стояли на высоте своего призвания, но не ясно ли, что с их стороны это было геройским подвигом? Не очевидно ли, что требовать такого подвига значит рассчитывать на исключение, а не на правило?
Адвокатократия опаснее клерикалократии старых времен, потому что она всюду незаметно проникает и все поглощает. Она теперь завладела и флотом, и сельским хозяйством, и народным просвещением, то есть совершенно чуждыми для нее областями.
Можно ли поэтому верить, что она допустит правильное и беспристрастное применение правосудия, в вопросах которого она более компетентна, но зато и более самовластна? Да и какое может быть правосудие там, где, с одной стороны, всякими ухищрениями сглаживают дорогу преступлению, а с другой – обезоруживают естественных его противников, агентов администрации? И как же будет государство жить без правосудия?
Все сказанное относится к адвокатам-криминалистам, но для того чтобы достичь цели, следовало бы ограничить и цивилистов. Я даже думаю, что в интересах общего блага хорошо бы было высокими пошлинами и строгими экзаменами затруднить доступ к адвокатуре, чтобы тем уменьшить и без того слишком большое количество неудачников, становящихся плохими политиканами.
Вот тогда законодательный фурор ослабнет. Тогда мы, может быть, сконцентрируем наши силы и нашу энергию на хорошем, умелом приложении законов уже существующих, потому уже хороших, что они стары, испытаны, вошли в нравы. Пора прекратить манию вечной переделки законов, которая влечет за собой одно только непредвиденное последствие – сопротивление тех, которые должны бы этим законам подчинятся.
12) Всеобщая подача голосов. Всеобщая подача голосов, согласно современному течению, призвана к тому, чтобы уравнять представительство классов. Но так как всякая партия обставляет ее согласно своим собственным желаниям и выгодам, то недостатки всеобщего голосования будут превосходить его достоинства, по крайней мере до тех пор, пока не поднимется уровень образования народа и его политическое развитие.
Опасна в данном случае не тирания большинства, потому что на деле всегда господствует небольшая кучка, а скорее то обстоятельство, что всеобщая подача голосов затирает честные характеры и высокие интеллекты, предавая народ в руки лжеапостолов, о гибельном влиянии которых мы говорили выше. На одного Наполеона, на одного Перикла в народе приходится сотня Клеонов{74}, сотня Маратов или сотня Буланже. Между тем нужно, чтобы высокий интеллект и честный характер господствовали или по крайней мере пользовались наибольшим влиянием.
Только разум, как справедливо говорит Эрскин Мэй, может обеспечить свободу; народ беспочвенных мечтателей всегда будет рабом. Только одна просвещенная деятельность улучшает социальное положение народа, делает труд его плодотворным, обогащает нацию; только она может создать новые общественные классы, объединенные общими интересами, и совершенно изменить строй государства.
Если всеобщая подача голосов, обусловливающая преобладание количества над качеством, числа над достоинствами, и может решить некоторые важные вопросы, доступные простому здравому смыслу, вроде, например, установления некоторых налогов и прочее, то она поведет к крупным ошибкам в тех случаях, когда для решения вопроса требуется высокое развитие, сильный ум, широкие познания.
Надо добиваться процветания и благосостояния народа, а не власти большинства. Между тем первое несовместимо с последним, как здоровье и благополучие ребенка несовместимы с его полной свободой и всемогуществом.
Будем же, значит, содействовать всему тому, что может поднять благосостояние народа, но что касается его власти, то пусть он обладает ею лишь в такой степени, чтобы мог вырвать у высших классов то, что необходимо для его благополучия.
Аристократия знания, которую Аристотель считал невозможной и которая между тем господствует уже несколько веков в Китае, есть единственная сила, способная поставить буржуазию выше пролетариата.
Значит, если уж всеобщая подача голосов надвигается, как поток, которого нельзя остановить, то пусть же хоть ей будет противопоставлено отдельное голосование людей высокоразвитых и более дальновидных, чем прочие.
Пусть доктора, писатели, журналисты, главы фабрик, рабочие, получившие привилегию на какое-нибудь изобретение, студенты, священники разных религий, офицеры – вообще вся интеллигентная часть нации получит число голосов, пропорциональное своим заслугам и своему достоинству по категориям, так чтобы уравновесить влияние числа и составить большинство.
Пусть они составят, по крайней мере, группу избирателей второй степени, то есть выборщиков, от которых зависит прямое избрание представителей, а их самих пусть избирают лица, выдвинутые всеобщей подачей голосов.
Таким путем, давая всем классам право избирать представителей, мы затрудним избрание ничтожеств или, что хуже, нравственных уродов; во всяком случае, мы противопоставим последним аристократию интеллекта, несомненно менее опасную, чем аристократия меча и алтаря.
13) Представительство классов. Для того чтобы получить наиболее равномерное представительство всех классов общества, Принс предложил разделить последнее, согласно различным элементам, его составляющим, на «округа земледельческие, округа промышленные, большие города и города меньшего значения», так чтобы все эти различные факторы общественного движения были точно представлены в парламент.
Так, коммуны, образуя земледельческий или промышленный кантон, должны избирать депутатов в двух куриях: курии земледельческих и промышленных собственников и курии рабочих, по депутату от каждой.
В городах, имеющих меньшее значение, депутаты должны быть избираемы по одному в трех куриях: интеллигентной, податной и прочих граждан.
Наконец, в больших городах депутаты будут избираемы восемью куриями, соответствующими различным классам общества и разделенными приблизительно следующим образом: городская, недвижимая собственность; наука, искусство, писательство и педагогия, право (юристы и чиновники); промышленность и торговля; рабочий класс; войско; гигиена и общественные работы; администрация; церкви.
