– Брак смягчит её, я уверен. Твёрдой рукой и тихим словом.
– А если нет, есть Молчаливые Сестры, – лорд Виман заерзал на троне. – Что касается вас, Луковый Рыцарь, на сегодня я слышал достаточно изменнических речей. Вы предлагаете мне рисковать моим городом ради самозваного короля и ложного бога. Вы просите принести в жертву моего единственного сына, для того чтобы Станнис Баратеон смог сесть своим сморщенным задом на трон, на который он не имеет права. Я этого не сделаю. Ни для вас. Ни для вашего лорда. Ни для кого.
Лорд Белой Гавани поднялся на ноги. Это усилие заставило его лицо покраснеть вплоть до самой шеи:
– Вы остались контрабандистом, сир, и пришли, чтобы украсть мое золото и родных. Вы хотите обезглавить моего сына. Я думаю, что вместо этого я обезглавлю вас. Стража! Взять этого человека!
Прежде чем Давос успел хотя бы подумать о том, чтобы двинуться, он был окружен серебряными трезубцами:
– Милорд, – произнес он – я посланник.
– Разве? Вы пробрались в мой город как контрабандист. Я заявляю, что вы не лорд, не рыцарь, не посланник, а лишь вор и шпион, разносчик клеветы и измены. Я должен был бы вырвать вам раскаленными клещами язык и доставить вас в Дредфорт, чтобы с вас содрали кожу. Но Матерь милостива, и я тоже.
Он позвал сира Марлона:
– Кузен, бросьте эту тварь в Волчье Логово и отрубите ему голову и руки. Я не смогу проглотить ни крошки, пока не увижу голову этого контрабандиста на пике, с луковицей, торчащей из этого лживого рта.
Глава 20. Вонючка
Они дали ему лошадь и знамя, мягкий шерстяной дублет, тёплый меховой плащ и отпустили. На этот раз от него не воняло.
– Возвращайся назад, взяв замок, – напутствовал Дэймон Станцуй-для-Меня, помогая трясущемуся Вонючке забраться в седло. – Или отправляйся на все четыре стороны и проверь, как далеко сможешь убежать до того, как мы тебя поймаем. Ему это понравится, это точно.
Ухмыляясь, Дэймон хлестнул по крупу лошади кнутом, и старая кобыла, заржав, потрусила прочь.
Вонючка не смел оглянуться, опасаясь, что Дэймон, Жёлтый Хрен, Ворчун и все остальные едут следом, что всё это лишь очередная шутка лорда Рамси, какая-то жестокая проверка, чтобы посмотреть, что он станет делать, если дать ему лошадь и отпустить. «Они думают, что я сбегу?» Глупо надеяться, что эта жалкая, хромая и полумертвая от голода кляча сможет ускакать от тех прекрасных лошадей, на которых лорд Рамси и его охотники отправятся за ним в погоню. А Рамси ни что так не любил, как пустить своих девочек по следу какой-нибудь новой жертвы.
Кроме того, куда ему бежать? С одной стороны лагеря полные солдат Дредфорта, с другой – люди Рисвелла, пришедшие с ним из Родников, а между ними – войско Барроутона. С юга от Рва Кейлин поднималась по гати другая армия – Болтонов и Фреев – под знамёнами Дредфорта. К востоку от дороги лежало унылое и бесплодное побережье и холодное солёное море, к западу – трясины Перешейка, кишащие змеями, львоящерами и болотными дьяволами с их отравленными стрелами.
Он не побежит. Ему не сбежать.
«Я достану им замок. Я смогу. Я должен».
День выдался серый, сырой и туманный. Дул южный и влажный, как поцелуй, ветер. Вдали, в просветах утренней дымки, показались развалины Рва Кейлин. Кобыла приближалась к ним шагом. Из под её копыт слышался хлюпающий звук, когда она выдергивала их из серо-зеленой жижи.
«Я ехал этим путем прежде». Это была опасная мысль, и Вонючка тут же о ней пожалел.
– Нет, – сказал он себе. – Нет, это был совсем другой человек, это случилось до того, как ты узнал свое имя.
Его звали Вонючка. Он должен помнить это. «Вонючка, Вонючка, Вонючка-колючка».
Когда тот, другой человек, ехал этим путем, его окружала армия – великое воинство севера под бело-серыми знамёнами дома Старков. Вонючка ехал один, сжимая сосновое древко мирного знамени. Когда тот, другой человек, скакал этим путём, он сидел на боевом коне, быстром и норовистом. Вонючка трясся на разбитой кляче – кожа да кости – и вел её медленно, боясь свалиться. Тот, другой человек, был хорошим наездником, а Вонючка с трудом держался в седле. Как давно это было. Он не наездник. Он даже не мужчина. Он – зверюшка лорда Рамси, хуже собаки, червяк в человеческом обличье.
– Ты будешь делать вид, что ты принц, – сказал ему лорд Рамси прошлой ночью, когда Вонючка отмокал в ванне, полной обжигающе горячей воды, – но мы-то знаем правду. Ты – Вонючка. И всегда останешься Вонючкой, как бы приятно ты не пах. Твой нос может обмануть тебя. Помни свое имя. Помни, кто ты есть.
– Вонючка, – ответил он. – Ваш Вонючка.
– Сделай для меня это небольшое одолжение, и сможешь стать моим псом и есть мясо каждый день, – пообещал лорд Рамси. – У тебя будет искушение предать меня. Бежать или сражаться, или присоединиться к нашим врагам. Нет, молчи, не хочу слушать возражений. Солжёшь, и я заберу твой язык. На твоем месте мужчина восстал бы против меня, но мы знаем, что ты такое, верно? Предай меня, если хочешь, это неважно… но пересчитай сначала свои пальцы и прикинь цену.
Вонючка знал цену. «Семь, – подумал он. – Семь пальцев. Человек вполне может обойтись семью пальцами. Семь – священное число». Он вспомнил, как ужасна была боль, когда лорд Рамси приказал Живодёру содрать кожу с его безымянного пальца.
Воздух вокруг был тяжёлым и влажным. Вонючка осторожно объезжал блестевшие на земле небольшие лужицы, держась того, что осталось от гати, проложенной авангардом Робба Старка, чтобы ускорить продвижение войска. Там, где когда-то стояла наружная стена, теперь валялись лишь камни – громадные глыбы чёрного базальта; когда-то, должно быть, понадобилась сотня человек, чтобы доставить их сюда. Некоторые из камней так глубоко увязли в трясине, что на поверхности торчали лишь их углы; другие были раскиданы, словно забытые игрушки какого-то бога, потрескавшиеся и рассыпающиеся, поросшие лишайником. Мокрые и сверкающие после ночного дождя, в утреннем свете они выглядели так, будто были покрыты толстым слоем чёрного масла.
За камнями возвышались башни.
Пьяная башня вот уже пятьсот лет стояла, накренившись так, будто вот-вот рухнет. Детская башня тянулась в небо, прямая, как копье, подставив разрушенную вершину ветрам и дождям. Привратная башня, широкая и приземистая, осклизлая от лишайника, была самой крупной из трёх. К северу от неё на дорожке из камней росло кривое дерево, а на восток и запад протянулись обломки разрушенной стены. «Карстарки заняли Пьяную башню, а Амберы – Детскую, – вспоминал Вонючка. – Робб же поселился в Привратной».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
