- Очень хорошо! - живо отозвался Ашихмин. - За чем же дело стало?
- Дело-то за сущим пустяком. Надумали объединиться в колхоз маломощные хозяйства и отчасти середняки. Сами понимаете, дворы у них ветхие, сараи маленькие. Держать обобществленный скот, инвентарь негде. Вот они и поручили нам с Кречевым съездить к Успенскому и попросить у него поддержки и помощи. Мы, говорят, знаем его как опытного коллективизатора. Он уже создавал одну артель. Пусть и колхоз поможет нам создать.
Кречев обалдело, как спросонья, глядел на Зенина, тот же, толкая его сапогом под столом, продолжал выжидательно улыбаться и ухитрялся одновременно говорить с Успенским и обращаться как бы к Ашихмину за поддержкой.
Ашихмин впервые после размолвки с удивлением глянул на Успенского, но промолчал.
- А чем же я могу им помочь? - спросил Успенский.
- Дмитрий Иванович, у вас великолепный дом, большой двор, сарай молотильный. Если вы вступите в колхоз, то окажете нашим крестьянам ба-альшую помощь, - уже с воодушевлением, с энтузиазмом закончил Зенин.
- Это кто ж придумал? - спросил Успенский. - Вы, Павел Митрофанович?
- Н-нет, - ответил Кречев.
- Дак сами, сами крестьяне и придумали, Дмитрий Иванович! Уверяю, они вас так высоко ценят, - расплылся опять в любезной улыбке Зенин.
- Хорошо, Павел Митрофанович. - Успенский умышленно смотрел только на Кречева. - Заявляю вам как представителю Советской власти: передайте крестьянам, что я с радостью вступаю к ним в колхоз. И отдаю им в полное коллективное владение мой дом, двор, сарай молотильный, весь инвентарь, лошадь и обеих коров.
- Дмитрий Иванович, позвольте пожать вашу щедрую руку! - потянулся к нему Зенин.
- Нет, не позволю, - сухо сказал Успенский. - Я вам не купец, сходно продавший товар. И вы не посредник на сделке.
- Но выпить-то можно? - спросил Бабосов. - Хотя бы за новый колхоз.
- Пейте на здоровье!
- Ну, слава тебе господи! Наконец-то смягчился, отошел, - сказал Бабосов и стал наливать вино.
- А Дмитрий Иванович и не заходился, - неожиданно сказала Соня Макарова. - Он говорил очень разумно и... красиво, как в спектакле.
- Ха-ха! Браво! - крикнул Роман Вильгельмович. - Так это-о, устами младенца глаголет истина. Ха-ха!
- Соня, ты с кем сюда пришла, со мной или с ним? - нарочито строго спросил Костя.
- Наконец-то она проснулась и оценила, кто здесь мужчина, - хохотнул Бабосов.
Ашихмин с немым вопросом глянул на Бабосова, и тот стушевался.
- Я в том смысле говорю, что почуяла она присутствие истинного ловеласа, - выкрутился Бабосов. - Берегись, Костя!
- Н-да, это и в самом деле на спектакль смахивает, - сказал, вставая, Успенский. - А у меня еще дел по горло. Всего хорошего!
Слегка кивнув головой, он пошел к настенной вешалке.
- И я с вами, Дмитрий Иванович! - ринулся за ним Юхно.
На улице все так же мелко моросил дождь, дул порывистый ветер, и мокрые ветви дробно стучали о деревянный карниз дома.
Прикрывая уши драповым воротником, Юхно сказал:
- А вы, так это-о, отчаянный человек. Смотрите, Дмитрий Иванович, эти функционеры, как покинутые женщины, обиды не прощают.
- Мне терять нечего. Я один как перст. Пускай докладывает, - сказал Успенский, вынимая портсигар.
- Доклад еще полбеды... Хуже, если донесет.
- А по мне хуже - так молчать. Видеть, как лютуют эти самозванцы, выбрасывают на мороз ни в чем не повинных людей, и молчать. - Успенский прикурил, пыхнул дымом и щелчком выстрелил в темноту красной спичкой.
- Э-э, батенька! Наши слова, как свист ветра в голых прутьях, - шуму много, а толку мало.
- Мне не столько важно было ему доказать, сколько себе, что я еще человек, я мыслю, следственно, я свободен.
С минуту шли молча, наконец Юхно отозвался:
- Да, вы правы. Так это-о, если нельзя сохранить свободу в обществе, то ее непременно следует утверждать в мыслях, в душе. Иначе - пиши пропало.
5
Вернувшийся из округа Озимов вызвал к себе в кабинет Кадыкова, Кульку и Симу; едва успели они сесть на стулья у стены, как он попер на них по-медвежьи, хлопнув лапой об стол:
- Спите, удоволенные! У вас под носом классовые враги стрельбу открывают, а вы дрыхнете? Кто стрелял в больничном саду?
- Когда стреляли? В каком больничном саду? Вы что, сами сбрендили? вскинул на него подбородок Кадыков.
- Молчать! - рявкнул Озимов. - Милиционеры сопливые. Стражи закона и тишины называются. В окружном ГПУ знают, что здесь выделывает недобитая контра, а вы нет. Вы и меня заставляете глазами хлопать. Я как дурак стоял перед начальством и мычал: найдем, разыщем, узнаем... Какая-то банда в ночь накануне Покрова дни открыла стрельбу в саду бывшего помещика Скобликова, разогнали сторожей и увезли все яблоки, приготовленные для замочки в кооперативных кадках. Напоследок разбили стекла в клубе во время репетиции. А в Степанове отрезали хвост у риковской лошади, на которой Чубуков приезжал распродавать имущество злостного неплательщика. И что вы на это скажете, соколики-чижики?
- А может быть, никакие это не классовые враги, а воры да хулиганы, ответил опять Кадыков.
- Я же вам русским языком говорю - факты эти взяты на учет окружным ГПУ. Кто-то им сообщил. Ведь не нам сигнал пришел, а им. Значит, были основания отнести эти факты на счет классовых врагов, то есть кулачества. А с нас за это спросят, если не найдем виновников. Вот я и вызвал вас затем, чтобы вы землю носом изрыли вокруг Тиханова, а виновников положили мне на тарелочке. Ясная задача?
- Ясно, - разноголосо ответили милиционеры.
- Идите и выполняйте! А ты останься, Кадыков.
Когда Сима с Кульком ушли, Озимов другим тоном, как бы с опаской поглядывая на дверь, озабоченно спросил:
- Ты был в Тимофеевке, когда мужики забузили возле церкви?
- Был.
- Что там случилось? Неужели бунт?!
- Да чепуха. Возвышаев круто повернул насчет церкви. Ну, мужики и загудели. Может, и накостыляли бы ему по шее. Да поп вовремя подвернулся, усмирил их.
- Ах, мать твоя тетенька! Я так и чуял, что этот обормот накуролесил. А жаль, жаль... По шее бы ему хорошенько. Небось поумнел бы. А расписали в округ - мать честная! Что этот самый попик подымал народ на бунт, что Возвышаев, героически рискуя жизнью, усмирил народ. О, из мухи слона дуют. На меня топают: за чем смотрите? Куда морду воротите? А я говорю, не наше это дело - за попами приглядывать. С нас и воров да хулиганов довольно. Штаты маленькие, и те не заполнены. Пришлите, говорю, своих уполномоченных ГПУ, пусть они и шуруют этих классовых врагов. А мы, говорю, порядок охранять будем. Что ты! Орут на меня. Порядок, мол, тоже классовый характер имеет. У тебя под носом хлебные излишки прячут, а ты порядок блюдешь? На чью мельницу воду льешь? А я говорю, наша мельница - не ветряк придорожный; откуда ветер дует, в ту сторону и крылья поворачивает. У нас расписаны все времена года по закону. Твой закон, мол, - революционное сознание. Пожалуйста, говорю, и сознание примем к сведению, только напишите его, зафиксируйте в качестве указания. А мы в дело подошьем и все в аккурат исполним... Н-да, дела. Все подбивают на то, чтоб милиция по домам ходила с обыском. Но в случае чего милиции и дадут по шее, зачем закон нарушали? Как думаешь?
Кадыков слушал, сурово сведя брови, думая о чем-то своем.
- Чубуков меня звал в Степанове на распродажу имущества одного неплательщика, - ответил он, как бы очнувшись. - Но я отказался. Начальника, говорю, нет. А без него решить такой вопрос не могу.
- И правильно. Это не наше дело - распродавать с торгов мужицкие портянки.
- И в стороне нам не удержаться, - продолжил как бы прерванную мысль Кадыков. - Ну, в Степанове обошлось без шума. Хозяин оказался смирным. А ежели буйные попадутся?
- Ты думаешь, конфискации имущества нам и впредь не миновать?
- Непременно не минуем. В Тиханове два хозяина заупрямились, в Тимофеевке, в Больших Бочагах. Но особенно в Гордеевском кусте. Там эти самые излишки и не думают сдавать. Придется выколачивать. И тут без нас не обойтись.
- Да, веселая работенка. - Озимое крепко потер бритый затылок и усмехнулся: - Ха-ха! Как ночь не поспишь, так, веришь или нет, щетина прет, как хлебная опара. Вчера только обрил голову в Рязани, а теперь вот наколоться можно, словно проволока. И чешется, зараза. Ладно! Завтра на бюро прояснится, что нам делать, как нам быть. А ты, Зиновий Тимофеевич, узнай к завтрему - что там за хреновина с этими яблоками и с кобыльим хвостом. Я думаю, что здесь хулиганье дурит. А то Возвышаев оргвыводы сделает и раздует классовую борьбу из кобыльего хвоста.
Кадыков первым делом отыскал садового сторожа Максима Селькина, он стоял теперь у ворот ссыпного пункта, бывшего последнего приюта помещика Скобликова. На нем был рыжий зипун, подпоясанный чересседельником, тряпичная шапка, из которой торчал клок ваты на самой макушке, и новые лапти с онучами, замотанными в частую косую клетку оборами аж за колена. Ружье на веревке он закинул за спину, как кошелку с мякиной. Утро стояло тихое, морозное; слабо и безвольно, как в прореху, сыпался мелкий сухой снежок и покрывал острые гребешки вздыбленной застывшей грязи. На заборе, как чучела, сидели, втянув головы и опустив хвосты, вороны - то ли спали, то ли думали о чем-то серьезном и таинственном. И Максим не шевелился, как заколдованный, смотрел важно и прямо перед собой, тараща маленькие, запавшие в морщинах глаза.
