– Любит, говоришь? За что интересно, – хихикнул Яхонтов.
– А все очень просто, Варяг. Я сволочь. А сволочей бабы любят. Вот ты, Коля, хороший, добрый парень. Вот тебя бабы никогда любить не будут.
– Почему это? Что же мне, в сволочь превратиться? – удивленно спросил Николай.
– Нет. Ни в коем случае. Любовь того не стоит, чтобы убить в себе себя и стать мутантом. – Он снова облокотился на стенку и уставился в потолок. – Есть два типа мужчин. Один тип, это донжуаны, ловеласы, Казановы и прочие бабские угодники и охотники за плотью. А есть романтики и поэты. Не в смысле, что они обязательно стихи сочиняют. А, по сути, их души. Первым нужны победы. Нужны женщины у их ног, готовые отдаться им по одному зову инстинкта и похоти. Им нужно удовольствие и грех. Вторым не нужно от женщин ничего. Им нужна одна. И от этой одной им нужна ее чистота, доброта, улыбка и искренность. Робкое прикосновение руки. У таких мужчин душа живет в сердце. А у других… Наверное в штанах. – Он засмеялся. – Хотя сейчас все по-другому. Сейчас все честней. Как и положено быть в первобытном мире.
– А у тебя, где душа? – снова хихикнул Варяг.
Илья задумчиво покачал головой и монотонно заговорил:
Где была твоя душа…
Шепчет сердце мозгу не спеша.
Где была она тогда,
В день, что сжег меня дотла
Как тебе позволить я смогла
Чтоб обрушил в бездну небеса
Чем не угодила тебе я?
Разве я неправильно жила?
Разве не пульсировала я?
Так зачем теперь мне пустота
Там где жить должна твоя душа
А теперь там лишь ютится боль
Еще раз теперь спросить тебя позволь
Чем повинен мир в твоей беде?
Где была душа твоя, ну где?
Крест пробормотал неторопливо это стихотворение и презрительно фыркнул:
– У меня вообще нет души. И вообще, кто сказал, что она существует?
– Ты это сам сочинил? – Варяг уставился на Людоеда.
– Да брось ты. Нет, конечно. Так. Один парень.
– И что с ним?
– Он умер двадцать лет назад. Как и большинство на этой планете. Все ребята, идите к черту. Я спать хочу. Пока вы в подвале у баб этих прохлаждались, я, между прочим, умаялся сильно. – Он разлегся на сидении и укрылся своей черной шинелью, повернувшись лицом к стенке. – Слышь, Варяг. Я пока спать буду, ты мне своим мечом голову не отрубишь?
– Есть такая мысль. Но боюсь салон испачкать твоей кровью. У тебя вообще кровь есть или в твоих жилах полоний течет?
– Свинцововисьмутовая смесь, для охлаждения реактора. Как в подводных лодках, – устало ответил Крест.
– Ты подводник? – спросил вдруг Николай, вспомнив разговор Пентиселеи и Людоеда.
– Нет. Я «Парусник», – не поворачиваясь ответил тот.
– Как это?
– Морской диверсант водолаз. Спецподразделение «Парус». Ты никогда о нем не слышал. Да и никто не слышал. Все Васнецов. Иди в задницу. Я сплю.
Николай вздохнул и уставился в смотровую щель. У него была масса вопросов к Людоеду, но тот не торопился давать даже шанс их задавать. Хотя его признание в том, что он какой-то особый диверсант, было очевидным прогрессом. Но получит ли он ответы на другие вопросы? Ведь они так и не узнали многого, что было на их пути. Остался тайной странный дым в наводненном люпусами Ферзиково. Осталось тайной видение Раны, катающейся на коньках возле конфедерации. Остался тайной этот загадочный великан в метро, что спас ему жизнь. Остался тайной «Субботний вечер»…
Стоп! Николай стал водить ладонью за своим сидением. Там, где проходила пластина обогревателя. Он вспомнил, что положил в узкую щель между сидением и бортом записную книжку, которую принесли из бункера сталкеры и просили передать ее ему. Вот она…
Он извлек потрепанную книжку. Она хорошо просохла. Внимательно осмотрев ее, Николай осторожно попытался ее раскрыть. Поддалась. Возможно, даже не придется ее отпаривать, хотя некоторые страницы были все же слипшиеся. Однако первые раскрылись довольно легко. Васнецов сел поудобнее, чтобы утренний свет из смотровой щели позволял читать, не напрягая зрения. Чернила растеклись от сырости. Некоторые буквы были не читаемы. Но Николай решил, что возможно удастся понять смысл написанного хотя бы по тому, что удастся прочитать. Итак…
* *
Мне трудно понять, зачем была необходимость в приказе об уничтожении всех рабочих записей и всей дежурной и оперативной документации, которая сухим текстом фиксировала происходящее. Мы люди военные и приказы исполняем, не задумываясь над их смыслом. Но мы все-таки люди. Теперь, когда события последнего месяца и то, что произошло неделю назад, начинают доходить до сознания, я решил все-таки завести этот дневник, чтобы сохранить хотя бы крупицы информации для истории. Я не тешу себя иллюзиями по поводу того, что кто-то наверху выжил. Я сам не знаю, для кого я это пишу. Быть может для себя. Это несколько упорядочивает тот хаос, который творится в моей голове, равно как и в головах моих сослуживцев. Быть может, пока я пишу, я не позволю себе застрелиться, как это сделал Лишенко в первый же день войны. У меня была зависть к нему, что он решился. Что у него хватило мужества. Но сейчас, когда я сижу и пишу, я думаю как это глупо. Глупо и зря. Торопиться на тот свет не стоит. Все равно мы все умрем. А мне даже интересно, что будет дальше. Поэтому я планирую выжать из оставшихся мне дней все, и постараться это зафиксировать для того, кто это быть может, когда-нибудь прочитает. Какой ты будешь, читатель будущего? Мутант? Человек? И сможешь ли ты это прочитать? Кто научит тебя грамоте и алфавиту? Я, наверное, цепляюсь за какую-то соломинку, которой даже нет. Но все-таки есть призрачная надежда. Это даже символично. Мы не смогли уберечь Москву от ударов. Но зато оградили от массированного удара Надеждинск. Небольшой военный городок в Калужской области. Наша призрачная надежда в Надеждинске. Вот такой каламбур получился. Надуюсь, там выжило много людей. И там много военных. Десантура, летчики. По крайней мере, я уверен, что есть еще люди там, наверху. И это наши люди.
Калуга. Мне больно писать об этом. Но мы, перехватив вражескую ракету с термоядерной начинкой, смогли отвести ее от Москвы, и она ударила по Калуге. Наверное, это был основной мотив самоубийства Лишенко. Ведь это было произведено его расчетом. По Калуге, конечно, ударили и без нас. Но единожды. Сколько там могло выжить людей? Да сколько бы не выжило. Не имеет значения. Мы их добили. Ведь у боеголовки, летящей на Москву, должно было быть не менее пяти мегатонн смерти. А может это лучший вариант для тех, кто не погиб сразу? Это очень страшно, так думать. Ты, читатель, даже не представляешь, насколько это страшно…
*
Николай вздохнул. Дальше текст был не разборчивый. Целый абзац расплылся синей кляксой. Он взглянул в смотровую щель. Пейзаж был все тот же.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
