По рассказу Шеридан, оказавшись в приемной Троцкого, она увидела группу «молодых солдат». Один из них позвонил своему начальнику с вопросом, может ли войти британская дама. Пройдя мимо часового с винтовкой у входа в кабинет, Клер впервые увидела Троцкого. «У него были очаровательные манеры, но он не улыбался» — так передала она первое впечатление.[707] После вступительных слов (Троцкий поинтересовался, не холодно ли ей, и, услышав подтверждение, вызвал прислугу, которая растопила камин) началась работа. Когда Клер приступила к эскизам, по ее рассказу, Троцкий в упор на нее взглянул и внезапно заявил, что ему доставляет удовольствие смотреть на нее.[708]
С первых минут вид наркома произвел на Шеридан неотразимое впечатление. По ее воспоминаниям, у Троцкого было асимметричное лицо, как будто состоявшее из двух различных частей. «В анфас он был Мефистофелем, его брови подняты вверх, а нижняя часть лица тонула в острой и непокорной бородке. Наиболее выразительными были глаза; у них было удивительное свойство зажигаться и сверкать, как электрическая искра; он был живым, активным, впечатлительным, moquer,[709] он обладал магнетизмом, которому он был очевидно обязан своим уникальным постом».
Правда, Клер писала, что он сам придавал особый смысл своему делу. Британская дама не преминула упомянуть, что, хотя Троцкий был евреем, его любила Красная армия. Чуть отвлекаясь от главной линии повествования, мемуаристка рассказывала, что когда Троцкий появлялся в ложе оперы, весь зал поднимался, чтобы его приветствовать. Но с самого начала впечатления были сугубо интимными. Троцкий предстал перед довольно искушенной в любовных делах Клер не как политик или военный, а как неотразимый мужчина.
Возникшее чувство было взаимным. После первых полукуртуазных-полуделовых встреч, когда Троцкий позировал Клер по пять минут каждые полчаса, он как-то предложил ей приехать к нему вечером, чтобы поработать только при электрическом свете. Избранный повод может показаться смехотворно детским — целесообразность поработать на закате дня он обосновал тем, что художница выглядела утомленной!
После этого начались интимные вечера. Клер Шеридан в воспоминаниях рассказала, естественно, только часть того, что происходило между нею и наркомом. В то время не принято было в дамских мемуарах излагать все интимные подробности, как это довольно часто практикуется в наши дни. Но из контекста воспоминаний можно представить, что происходило в промежутках между чаепитиями, творческой работой и рассказами Троцкого о своей жизни в эмиграции, о Гражданской войне и т. д. Когда Клер появлялась в его кабинете, он целовал ее замерзшие руки, согревал их у камина.
Сама работа Шеридан была своего рода любовной утехой. Обещанные пятиминутные перерывы для позирования растягивались во много раз, и только телефон, после многократных звонков, заставлял Льва оторваться от возлюбленной. Впрочем, вспоминая об этом, Клер тут же переводила изложение в более безопасное русло: «Его манеры были очаровательны. У него была легкость человека, рожденного для высоких постов». Влюбленная англичанка наделяла партнера самыми возвышенными качествами, которые могла изобрести. Ее не волновало то, что Троцкий был одним из тех виднейших революционных деятелей, если не самым первым среди них, кто намеревался «разрушить до основанья» мир, являвшийся естественной средой ее обитания. Из случайного замечания Клер о том, что Троцкий отлично говорил по-французски, можно заключить, что именно на этом языке они разговаривали. Ее мемуары, написанные на английском, не дают возможности определить, как обращались Лев и Клер друг к другу: на «ты» или на «вы» (оба местоимения в английском обозначаются одним и тем же словом). Но из характера реплик можно заключить, что официальное «вы» было скоро отброшено. Как-то Троцкий сказал ей: «Даже когда твои зубы стиснуты и ты сражаешься со своей работой, ты остаешься настоящей женщиной».[710]
Клер проводила в кабинете Троцкого все вечера и часто часть ночи. Очень скоро встречи стали необходимы обоим. Интимная близость перерастала в настоящее любовное увлечение. Во время одной из встреч Лев сказал: «Ты должна сделать это [место] своей постоянной студией. Мне нравится чувствовать, что ты работаешь здесь. Как только ты закончишь бюст, мы поломаем его и начнем сначала!» Клер ответила: «Я ожидала, что ты окажешься менее приветливым, и очень удивилась, увидев противоположное. Интересно, как я опишу тебя людям в Англии, которые думают, что ты монстр!» Тут же Лев якобы парировал, что, несмотря на то что он очарован ею как женщиной, он не поколебался бы застрелить ее, если бы увидел в ней опасность своему революционному делу. С чувством женской непосредственности и кокетства и в то же время с оттенком мазохизма Шеридан позже комментировала: «Я нашла эту хвастливую безжалостность особенно привлекательной!»
Но обычно разговоры велись не о революции и «красном терроре». Троцкий, как умел это еще с юношеских лет, демонстрировал возлюбленной эрудицию, которая, как мы знаем, была довольно поверхностной. Но все же он обсуждал с Клер стихи британского поэта конца XVIII — начала XIX века Перси Биши Шелли, цитировал писателя и социального реформатора XIX века Джона Рёскина, интересовался ее мнением о творчестве значительно более близкого к XX веку писателя Элджертона Суинберна.[711]
Когда работа над бюстом была почти завершена и возникла опасность расставания, Троцкий предложил Клер поехать вместе с ним «на фронт», куда собирался отправиться на днях. Не очень разбиравшаяся в событиях в России, англичанка предположила, что ей предстоит еще одна увлекательная авантюра, и с удовольствием согласилась.
Троцкий, однако, ввел ее в заблуждение, ибо фронта в конце 1920 года уже не было. Речь шла об инспекционной поездке, фактически почти безопасной теперь для поезда наркома. Вопрос о включении Клер Шеридан в команду легендарного «комиссариата на колесах» он согласовал с заместителем наркома иностранных дел М. М. Литвиновым. Но осуществить поездку Шеридан не решилась. Ее соотечественники в Москве пригрозили, что если она поедет с Троцким, то не будет допущена обратно в Великобританию, где оставались ее дети. Троцкий настаивал, но материнские чувства возобладали.
Последний вечер запечатлелся в памяти Клер особенно ярко своей интимностью и ощущением тоски. Лев сказал, что мечтал бы, чтобы она осталась в России, где ее ожидает большое будущее. Она ответила, что хотела бы этого, но не может оставить детей. Его реплика прозвучала неожиданно: «Если ты уедешь, vous nous calomniez,[712] как остальные, я говорю тебе… я поеду за тобой в Англию и… я…» Лев не окончил. Клер ответила: «Я рада, что ты объяснил мне, как завлечь тебя в Англию!»[713]
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
