— Через пляж так через пляж, — послушно согласилась Карен. — И пошли они все к черту! Какое нам до них дело? Ну их! Постой-ка. — Держась за него, она подняла сначала одну ногу, длинную, легкую, потом другую и, сбросив туфли, пошевелила пальцами в песке.
Тербер чувствовал, как гнев в нем отступает под натиском другого, куда более сильного чувства.
— Все. — Она гортанно засмеялась, откинула голову и посмотрела на него, как умела смотреть только она. — Идем!
Они пошли через пляж, через разрекламированный и не оправдывающий ожиданий узкий пляж Ваикики, где днем возле берега плавают корки грейпфрутов, но сейчас, ночью, было очень красиво, и они шли у самой кромки воды по твердому сырому песку, Карен смотрела на него, запрокинув голову — ему была видна красивая, плавная и длинная линия ее шеи, — по-детски раскачивала на ходу их сплетенные руки и крепко прижимала к себе бутылку, как ребенка; и когда он взглянул на ее босые ноги с накрашенными ногтями, тускло поблескивавшими в полумраке, который вдали, за домами, уже сгустился в черную темноту, его захлестнула горячая волна; это возрастное, подумал он, у тебя то же самое, что бывает у женщин после сорока: то прильет, то отольет. Они шли сквозь влажный соленый воздух мимо повернутых к ним спиной магазинов с односкатными навесами, днем укрывающими пляжников от солнца, мимо открытой веранды «Таверны», где сейчас было не так уж много народа, мимо деревянной эстрады, под которой днем сидят уборщики и для экзотики бренчат на гавайских гитарах, мимо частных домов, стоявших вперемежку с киосками, где продают соки, и дальше, через весь длинный темный пустой пляж к выходящему на океан, закрытому с трех сторон патио отеля «Моана» (только здесь такие дворики называются не патио, а «ланаи»), где росло огромное дерево (кажется, баньян?) и где Карен надела туфли, а он почувствовал, как его опять обдало жаром.
— Вот мы и пришли, сержант Мартин. — Карен засмеялась.
— Прекрасно, миссис Мартин.
— Я попросила угловую комнату с видом на океан. Это дороже, но оно того стоит. Мы можем себе это позволить, правда, сержант Мартин?
— Да, миссис Мартин, мы можем позволить себе все, что угодно.
— Тебе понравится, я знаю. Комната огромная, там столько воздуха и очень красиво. И мы скажем, чтобы утром нам завтрак подали в постель. Честное слово, здесь чудесно, сержант Мартин.
— Чудесное место для медового месяца, миссис Мартин, — нисколько не смущаясь, сказал он.
— Да. — Она закинула голову, как умела делать только она, и посмотрела на него из-под ресниц. — Да, для медового месяца, сержант Мартин.
В патио никого не было, и, пока они стояли на пляже, он поцеловал ее, и все, что недавно его злило, ушло, сейчас все было так, как он давно мечтал, а потом они отправились в ту чудесную, в ту замечательную комнату, и, хотя комната была на третьем этаже, они поднялись пешком и по длинному коридору, ничем не отличавшемуся от коридора в любом другом отеле, будь то отель-люкс или дешевая гостиница, прошли до самого конца к последней двери слева.
Она включила свет и, улыбаясь, повернулась к нему: «Ты видишь? Для сержанта Мартина и миссис Мартин они даже заранее опустили жалюзи. По-моему, нас здесь хорошо знают». Перед Тербером было знакомое лицо жены капитана Хомса, лицо, которое прежде он так часто видел издали в гарнизоне, и странно растроганный необычностью всего этого вечера, не отрывая глаз от прекрасной в своей тяжелой пышности женской груди, натягивавшей летний ситец, от длинных стройных ног и бедер, которые под платьем казались почти худыми, но без платья были и не худые, и даже не стройные, а очень крепкие, он защелкнул дверной замок и шагнул к ней навстречу, она даже не успела высвободить руку из крохотного рукавчика уже расстегнутого на спине платья, тоненькая бретелька комбинации съехала на темное от загара плечо, и ему теперь было наплевать на них всех, будь то Старк, или Чемп Уилсон, или О’Хэйер, на всех и на все, что они говорили, он не верил ни единому их слову и знал это неправда, а даже если правда ему плевать потому что теперь все иначе и пусть все они и всё вокруг идет к черту потому что у него никогда еще так не было и никогда больше не будет он же понимает и понимает что должен быть достаточно мудрым смелым великодушным и благородным чтобы спасти это не дать этому увязнуть в трясине лжи полу лжи и ложной правды и не потерять раз уж оно ему досталось хотя непонятно почему именно ему ведь это достается лишь единицам и такими крохами что он ощутил почти стыд оттого что на его долю выпало сразу столько когда разжал веки и увидел что все действительно так на самом деле так и поглядел сверху в сияющие глаза которые казалось и вправду отбрасывали вертикальные лучи света как одна отдельная звезда когда смотришь на нее сквозь окуляры не настроенного на резкость полевого бинокля раньше он никогда ни у кого не видел таких глаз он был горд и смущен одновременно и засмеялся, только теперь оглянувшись на пролегшую от двери до кровати длинную дорожку торопливо скинутых вещей, которая легко бы навела на след любого бойскаута.
— Ты чудесно смеешься, милый, — сонно прошептала Карен. — И ты чудесный любовник. Когда я с тобой, я как богиня, которой поклоняются. Белая богиня племени дикарей… и все вы тихо и очень серьезно на меня молитесь, но зубы у вас все равно наточены и в носу большое золотое кольцо.
Он лежал на спине на влажных от пота простынях, слушал ее и в полудреме, будто после сытного вкусного обеда, довольно смотрел в потолок, чувствуя, как легко подрагивает у него на груди ее узкая рука, почти прозрачная, как у старого Цоя, но совсем другая и по виду, и на ощупь; высокая, хорошо освещенная комната дарила то ощущение тайной уединенности, какое возникает только в гостиничных номерах, а за запертой дверью в коридоре слышались приглушенные ковром шаги, тихо шептались чьи-то голоса, звякали ключи и двери захлопывались с тайной окончательностью… окончательность… окончательность… окончательность окончательностей сказал Сержант всё окончательность и что пользы человеку от всех вероятностей под солнцем одна вероятность проходит а другая приходит ибо все сущее полно вероятностей и не дано человеку их познать а окончательность пребывает во веки в гостиничном номере и нет памяти о прежних вероятностях да и о тех что будут не останется памяти у тех которые будут после так говорю я Сержант что был царем Израиля в Иерусалиме и обитал в долине теней гостиничного номера с возлюбленной моей а возлюбленная моя нарцисс Саронский и лилия долины теней гостиничного номера где нет преходящести где нет вероятностей где только окончательность останься останься Суламита останься останься и напои меня ароматным вином соком гранатовых яблоков твоих в гостиничном номере где нет ничего преходящего где окончательность есть всё где она одна и она всё и пребудет ныне и присно и во веки веков аминь дней без числа а все вероятности нисходят на мир но тот и по сей день не заполнен ими до краев.
Потом он снова проснулся, снова ощутил свое тело, снова оказался там, где снова были вероятности и где всегда будут вероятности, они нисходят на мир снова и снова, но никогда не заполняют его настолько, чтобы достичь окончательности. А ведь была минута, Тербер, когда ты думал, что нашел беспроигрышный вариант в этой игре, сознайся. Да, Тербер, ты так думал, да! Но сейчас не нужно было даже приподыматься и поворачивать голову, потому что он и без того чувствовал, что старый, прежний мир упорно просачивается в щель под дверью, которую он запер, но забыл законопатить. Мир подполз уже почти к самой кровати. Мир нес с собой под мышкой целую пачку вероятностей, как страховой агент, приходящий к клиенту с пачкой страховых полисов. Мир торговал страховками, работая на систему страхования, в основе которой лежит Наука. А ты знал, что именно система страхования обеспечивает нашей стране ее финансовую стабильность? Знал. А знал, что страхование опирается на науку, которая развила и широко внедрила закон вероятностей? Да, знал. Ну а то, что у закона вероятностей есть свой Юстинианов кодекс, основной принцип, гласящий, что нет окончательности, что есть только вероятности, что непреходящесть лишь иллюзия, созданная и увековеченная бесконечным числом преходящестей, это ты разве не знал? Знал, знал и это, но не верил. А-а, так ты не верил? Да, представь себе, не верил. Что ж, ты хотя бы не уходишь от ответа. Почему же ты в это не верил? Возможно, потому, подумал он, то есть, по всей вероятности, потому, что тебя воспитали католиком. Что за чушь? Ты спросил, я ответил. Но ведь ты давно не католик, да? Да, давно. Ты перестал быть католиком в четырнадцать лет, когда в первый раз переспал с женщиной и обнаружил, что раскаиваться не в чем. Но ты же, конечно, понимаешь, что Песнь Песней на деле лишь иносказание, описывающее любовь Христа к церкви? В канонической версии Библии есть на этот счет пространное разъяснение: это вовсе не любовь мужчины к женщине или женщины к мужчине, ты же знаешь? Да, знаешь; но неужели ты в таком случае не понимаешь — ты! — что как раз из-за этого и возник закон вероятностей, утверждающий, что нет ничего непреходящего, а тем самым и окончательного? Неправомерно! Неправомерно! Протест отклоняется! Вычеркните из протокола! Это замечание несущественно, не имеет отношения к делу, уводит нас в сторону и дезориентирует свидетеля. Протест принят. Время истекло. Заседание закрывается. Компания «Не хочешь — не надо» выдает клиенту Шестьдесят Четыре доллара, к тому же у нас имеются прекрасные новые формы страхования на случай смерти в соленой воде; вы, конечно, знаете, что в соленой воде тонуть намного хуже, чем в пресной? Да, но лучше тонуть в пресной воде, чем в вероятностях. Лучше или хуже — мы не знаем, но знаем, что гораздо мучительней. Тогда я застрахуюсь на десять тысяч от вероятностей. Извините, мы не имеем права вас застраховать, пока не проведем полное медицинское обследование вашей психики, потому что наша компания в данном случае очень рискует. Ладно, тогда дайте мне мои Шестьдесят Четыре доллара, и я пойду. Извините, опоздали: вы сначала не хотели их брать, а теперь, похоже, деньги останутся у компании «Не хочешь — не надо».
