– Нет, нет, – отказался Саша. – Вы Шуру кормите, он набегался, проголодался, а я что… Мы же перекусывали…
– Да, бабушка! – подхватил Шушуня. – Булочки были, и такие вкусные! Их тётя Василиса пекла!
– Ох… – тяжело вздохнула Надежда Борисовна. – Когда-то и у нас каждое воскресенье пироги были. Да что вспоминать… – она махнула рукой. – Как появился этот… Ну, вы понимаете…
Саша как раз собирался откланяться, когда в замке заскрипел ключ: вернулась Вера. Лоскутков уже видел её несколько раз, вечно бледную и уставшую, – то ли слабое здоровье молодой женщины было тому виной, то ли незавидный промысел на овощебазе, то ли беспросветная семейная жизнь.
– Здравствуйте, – начал Саша… и ему понадобилась вся его выдержка, чтобы произнести это по обыкновению доброжелательно и спокойно. Шушунина мама была похожа на смерть. В лице ни кровинки, щёки ввалились, нос заострился, а круги под глазами стали тёмно-лиловыми. «Краше в гроб кладут», – зловеще всплыло в памяти…
– Здравствуйте… – тускло поздоровалась Вера. Она начала снимать ветхий плащ, Саша привычно потянулся помочь и отчётливо увидел её руки. Красные, в цыпках от переборки гнилых овощей, замёрзшие, не по возрасту узловатые… Ясный осенний день, когда так славно дышалось воздухом в парке, был неласков и мучительно холоден, если стоять на ветру с ящиком и весами…
– Устала, Веруша?.. – вышла в прихожую Надежда Борисовна. – Иди поешь, доченька, как раз и чайник скипел…
Вера поплелась в ванную отмывать руки, а Надежда Борисовна только беззвучно качала головой.
– Ну что ж, пойду я, – сказал Саша. – Эй, тёзка! Давай краба!
Однако уйти так просто не удалось. На сцене появилось новое действующее лицо. Собственной персоной глава семьи. То бишь муж, отец и зять. Обычно его раньше десяти и не ждали.
Николай Кузнецов находился в особом состоянии, которое называется «недопой». Те, кто его испытывал, знают, что это такое. Нужно выпить ещё, причём срочно, и, соответственно, для добытия спиртного (либо денег на него) годятся любые способы. Нет сил рассуждать о том, что такое хорошо и что такое плохо, когда внутри горит адский огонь. И Николай пришёл домой с единственной целью – раздобыть денег на водку. Хотя бы на самую дешёвую, тысяч за десять-двенадцать. Но немедленно!..
Он даже не гадал, каким образом отберёт у жены или тёщи деньги, знал – отберёт, и всё тут. Куда они денутся! Глядишь, и сами дадут. Такое бывало – со слезами совали десятку только ради того, чтоб убрался подальше…
…И вот те на! В прихожей стоял плечистый черноволосый верзила. И нехорошо смотрел на него. Гражданин Кузнецов узнал парня: «К Верке ходит…»
Известно, что алкоголики очень часто бывают патологически ревнивы. Воображение утрачивает тормоза, и вот уже супруга изменяет ему с каждым мужчиной, который подходит к ней ближе, чем на десять метров. Шурку навещает? А идите вы на…
Николай ощутил прилив дикой злобы. С обидчиком нужно было разделаться. И немедля. А заодно проучить Верку, чтоб знала. Курва, последний стыд потеряла! Вконец охренела, домой хахаля привела…
Начало было традиционным:
– Что, пидарас, думал мужа дома нету, а? А муж – вот он! Что, обосрался, ёкарь недоделанный?..
Саша не стал отвечать, но тут в прихожую вышла Вера, оторвавшаяся от скудного ужина, и остатки здравого смысла переключили внимание Николая на более подходящий объект.
– А-а, сучка! Пришла за своего кобеля и ну вступаться?.. Я те щас покажу, кто в доме хозяин!
Рука привычно размахнулась съездить «суке Верке по хлебальнику»…
– Откройте, пожалуйста, дверь, – попросил Лоскутков. Чтобы скрутить «грозного мужа», бывшему спецназовцу потребовалось всего одно движение. Да и того никто не поспел уловить.
Вера вскинула на Лоскуткова глаза… Сначала ему показалось, будто она сейчас бросится защищать от него своего благоверного. Потом – что убежит в комнату и заплачет. Не произошло ни того, ни другого. Верин взгляд вновь потускнел. Она молча потянулась к замку, и он снова близко увидел её руки. Теперь они ещё и дрожали. Саша шагнул через порог на площадку, волоча за шкирку скрюченного, икающего Николая: это тебе не с женщинами и детьми воевать…
Тащить было недалеко – третий этаж.
– Ещё раз на кого из них руку поднимешь – убью… – негромко, но очень доходчиво предупредил Саша, и гражданин Кузнецов вылетел из парадного, пропахав чахлый газон. Про себя Лоскутков полагал, что вправил ему мозги далеко не достаточным образом, но что-то помешало эгидовцу. Что-то было не так. Что именно?
Дверь. Квартирная дверь. Пока он возился с Николаем, она так и не щёлкнула у него за спиной. Он бы услышал.
Саша забеспокоился и взлетел назад на третий этаж, прыгая через ступеньки.
Вера лежала в прихожей на полу, неподвижно раскинувшись на потёртом линолеуме. Шушуня, с круглыми от ужаса глазами, гладил её по голове:
– Мама… Мамочка… Но мама не отзывалась.
– Веруша, Верунечка, девочка моя… – плакала и пыталась тормошить дочь Надежда Борисовна. – Что же это с тобой…
Саша молча бросился мимо них к телефону.
Поехали?
– A-a-a-a-a… – негромко доносилось из соседнего бокса. Женский голос, осевший и охрипший от нечеловеческой муки, тянул и тянул одну бесконечную ноту. По-видимому, женщина дошла до той точки страдания, когда уже нет сил как следует закричать, но и замолчать невозможно.
Снегирёв знал, что это пела фреза, но по коже всё равно бежали мурашки. Впечатление было такое, будто цирковой иллюзионист взялся пилить ассистентку и по пьяной лавочке что-то пошло наперекосяк. Алексей отдал «Ниву» карбюраторщику и пошёл посмотреть.
В боксе, залитый ярким светом, стоял тёмно-синий глянцевый «Мерседес». Левое крыло и капот были изуродованы так, словно их кто-то жевал. Рабочий в опрятном комбинезоне и защитных очках осторожно вырезал куски смятого металла и бросал их в большую коробку. Не подлежало никакому сомнению, что со временем «Мерседес» станет краше прежнего. Однако пока смотреть на него было попросту больно.
Кирилл Кольчугин стоял возле машины и с бумажкой в руках объяснял что-то удручённому светловолосому парню. Так удручить человека может только предварительная калькуляция по поводу услуг, на которые он совсем не напрашивался. Алексей узнал и «Мерседес», и Женю Крылова.
Пьяный иллюзионист наконец распилил несчастную ассистентку, и та смолкла, отмучившись. Снегирёв воспользовался тишиной и подошёл поздороваться.
– Целовался-то с кем? – спросил он жизнерадостно, пожимая Женину руку.
– С военным грузовиком, – вздохнул Женя. – Хорошо, шоферюга человек оказался…
– А виноват кто?
– Я. Тормоза отказали… И то слава Богу, что скорость маленькая была…
– Тормоза? Ну ты даёшь! – восхитился Снегирёв. – У «Мерседеса»?
– Так шланг лопнул. Перетёрся…
Алексей не поверил. Кирилл, успевший постигнуть суть дела, принялся с энтузиазмом посвящать его в технические подробности. Дефект в самом деле оказался экзотическим. И, что хуже, малозаметным при обычном осмотре.
– Значит, и на «Мерседес» бывает проруха, – философски подытожил Снегирёв. Хорошо быть философом, когда дело касается не тебя. – Давай, накатай немцам факс, – посоветовал он Крылову. – Они тебе новенький, в бумажке с розовым бантиком…
Женя мрачно кивнул:
– Ты это не мне, моей хозяйке скажи.
– А она что?
– А что она… Сам разбил, сам и чини… да побыстрей чтоб…
Он показал Снегирёву кольчугинские выкладки. Кирилл три шкуры не драл, но и скидки делал только инвалидам с их машинами-ветеранами. Алексей про себя сопоставил цифру с вероятным размером крыловских доходов и сочувственно присвистнул:
– Так это тебе, парень, чего доброго, виллу на Канарах придётся продать… Женя невесело улыбнулся:
– Точно, придётся… Опять под своим грузовичком ползаю, а то на микроавтобусе туда-сюда, на «Форду»… Вот, двадцать седьмого в Ивангород за эстонскими сырками попрусь…
Двадцать седьмого числа. Двадцать седьмого числа… Женя тем временем посмотрел на часы и выудил из кармана белый пластиковый патрончик с лекарством. Стыдливо отвернувшись, сунул в рот две пёстрые капсулы и запил из маленькой полиэтиленовой фляжки.
– Пурген: неизменно превосходный результат, – прокомментировал Снегирёв. Женя улыбнулся уже по-настоящему:
– А то…
– Дались им эстонские сырки, – неодобрительно заметил Снегирёв. – Они же невкусные. Полтораста вёрст в один конец! Я понимаю, за смоленскими бы… С напарником едешь хоть?
Лицо у Жени опять стало совсем несчастное:
– Какое… Один потащусь.
– Слушай! А возьми с собой? – загорелся Снегирёв как бы неожиданной мыслью. Мог ли знать Женя, что он руководствовался не только филантропическими соображениями. – И я проветрюсь, и тебе повеселее… Поехали?
– Так ведь там… – замялся Крылов. – Погранзона как бы, разрешение надо…
