А я не мог не подумать, что где-то в Германии маленький мальчик остался без подарков от папы — щенка и игрушечной железной дороги. Имелся немалый шанс, что и отца он не дождется тоже. Как ни ожесточили меня случаи, когда парни из гитлерюгенда убивали американских солдат, а мне было жаль того мальчишку. У этих детей отняли невинность, сделав их пешками в руках порочного деспота.
Мы приближались к сердцу Германии. В радиусе ста километров располагалось три мегаполиса: Берлин, Дрезден и Галле. После начала массированных бомбардировок немецких городов противник принялся за создание прекрасно организованной и сосредоточенной противовоздушной обороны. Многочисленные истребительные части, вылетавшие с аэродромов в этом районе, поддерживала зенитная артиллерия. А основным ее оружием была универсальная 88‑мм пушка. Многочисленные батареи таких пушек стояли на путях подлета бомбардировщиков: одна такая батарея венчала холм к северу от Сангерхаузена. Основным направлением наступления нашей дивизии был северо-восток, к Эйслебену. Главные силы нашей головной колонны миновали эту точку, не заметив батарею, но когда мимо потянулись бронемашины и грузовики с пехотой, немецкие пушки внезапно открыли огонь. Несколько машин было подбито и загорелось; мы понесли тяжелые потери. К счастью, наш 391‑й батальон самоходной артиллерии еще не скрылся из виду. За несколько минут все восемнадцать самоходных орудий батальона были переведены в боевое положение и открыли огонь. Прежде чем прозвучала команда прекратить огонь, артиллеристы выпустили по мишени три тысячи 105‑мм снарядов с дистанционными взрывателями — десять выстрелов в минуту на каждое орудие. Батарея (12 или 18 зениток)[85] была просто сметена. Вообще-то мы немного перестарались, но истинная природа мишени была нам в тот момент неизвестна.
Следующим населенным пунктом на нашем пути был Поллебен, объявивший себя «открытым городом», и мы заняли его без труда. Там мы обнаружили лагерь для британских военнопленных и освободили 450 английских солдат, из которых некоторые просидели в лагере с самого Дюнкерка. Говорили, что один британский майор при виде первого «Шермана» не выдержал и разрыдался.
В Кётене, лежавшем дальше на нашем пути, размещалась крупная база немецких ВВС и тренировочный лагерь Люфтваффе. На аэродромах при базе были брошены сотни истребителей и легких бомбардировщиков. Немцы испытывали сильнейший дефицит не только горючего, но и пилотов: из аэродромного персонала вместе с кадетами и персоналом баз военно-морского флота формировали пехотные дивизии.
…Для 3‑й бронетанковой дивизии боевые действия вступали в завершающую, ключевую фазу. Дивизия наступала быстрыми темпами, наш фронт растянулся на шесть десятков километров. В ходе продвижения мы обходили многочисленные городишки, в которых укрепились вражеские войска, а наша пехота не успевала подтягиваться достаточно быстро, чтобы зачистить очаги сопротивления. Офицерам связи и колоннам снабжения приходилось поддерживать постоянную бдительность; даже если при приближении наших войск горожане вначале выкидывали белый флаг, никто не мог поручиться, что за последующее время поселок вновь не заняли немецкие солдаты, которые перекрыли дорогу.
Предчувствуя подобное развитие событий, в ГШ СЭС были напечатаны плакаты на четырех языках — немецком, английском, французском и русском. В каждом сдавшемся городке такой плакат прибивали на двери бургомистерского дома. Плакат гласил, что каждый сдавшийся населенный пункт находится под защитой союзных вооруженных сил и все оружие в нем, включая огнестрельное, мечи, ножи и любую военную атрибутику, должно быть сдано в течение двадцати четырех часов. В тексте сообщалось, что любые попытки вновь вооружиться или продолжить сопротивление после того, как поднят белый флаг, будут они производиться штатскими лицами или военными, будут сурово подавляться.
Я как раз остановился в штабе оперативной группы к востоку от Кётена, когда на мотоцикле подъехал курьер из колонны, обошедшей следующую деревню. Он взволнованно доложил, что со стороны деревни, только что поднявшей белые флаги в знак сдачи, по колонне был открыт огонь.
Командующий оперативной группой вызвал командира роты легких танков и приказал отбить городок силами взвода. В распоряжении командира взвода имелись новые легкие танки М24, вооруженные 75‑мм орудиями; кроме того, ему придали взвод мотопехоты. Машины остановились в четырех-пяти сотнях метров за границей городка. Хотя из окон верхних этажей кое-где еще свисали белые флаги, по нашим солдатам сразу же открыли огонь. Немцы выскакивали из подвалов и стреляли из панцерфаустов по нашим танкам, хотя те находились вне пределов досягаемости.
Взвод дал по деревне залп фосфорными снарядами. Несколько домов и соседние амбары загорелись. Из деревни хлынул поток жителей — мужчин, женщин, детей. Среди них виднелись и немецкие солдаты с поднятыми руками. На этом сопротивление здесь закончилось, и я уверен, что весть об этом событии разнеслась и по соседним городкам.
Изменчивость ситуации приводила к драматическим противостояниям. При разгроме крупных немецких частей некоторая доля солдат сдавалась в плен, другие же собирались в немногочисленные ударные группы. В то же время мы освободили немало лагерей для военнопленных — русских, поляков и других восточноевропейцев. Претерпевшие годы лишений в немецких лагерях с радостью срывали злобу на всем немецком, не разбирая, военные перед ними или гражданские.
Мы ехали на восток по прямой, как стрела, дороге из Кётена. Вокруг простирались ровные поля, лишь редкие деревья по обочинам заслоняли их. Мы подъезжали к небольшой рощице, когда я заметил в стороне двоих; один подпрыгивал, размахивая руками, и что-то кричал. Я попросил Рэйфорда притормозить, и до нас донеслись крики о помощи. Тот из двоих, что кричал, был одет в теплые серые форменные брюки немецкого пехотинца и тяжелые солдатские башмаки, но поверх рубахи он накинул ветхое, заношенное фермерское пальтишко и нахлобучил шляпу. Здоровяк рядом с ним был одет в рваную русскую форму.
Русский яростно тряс немца за шиворот и угрожающе размахивал штыком от винтовки. При нашем приближении он опустил штык, но воротника пальто из рук не выпустил. Из последовавшего разговора на смеси английского, немецкого и русского можно было, даже не будучи полиглотом, понять, что происходит. Очевидно, немец попытался скрыть свою принадлежность к армии, переодевшись в штатское, но, чтобы не щеголять в исподнем, оставил штаны и солдатские башмаки. Конечно, он понимал, что теоретически любого немецкого солдата, схваченного в штатской одежде в американском тылу, могли расстрелять как шпиона. Но в то же время он понимал и то, что, если он продолжит уверять, будто он штатский, русский его убьет. «Nein, nein, — твердил он, — мой нет зольдат, мой шпак, шпак!» Русский пришел от этого в такое бешенство, что поднял штык и готов был перерезать немцу глотку.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
