В общем, я этой затеей с распродажей концессий был вполне доволен. И все-таки не считаю это для себя событием года. Куда больше эмоций у меня вызвал серый и невзрачный корявый брусок, который брякнул мне на стол налетевший коршуном Чайковский.
– Вот, Герман Густавович! Полюбуйтесь! – вскричал он так, что из караулки даже конвойные прибежали с «кольтами» наголо. Думали, должно быть, старый генерал меня тут этой непонятной штуковиной убивает.
– Эм… Здравствуйте, Илья Петрович. И что же… гм… это?
– Успех! Это успех, дражайший мой Герман Густавович! Это чугун нашего с вами завода, любезнейший мой господин Лерхе!
– Чугун? – удивился я. Как-то я не так себе его представлял. Мне казалось, чугун должен быть более… эстетичен на вид, что ли. А на столе лежал грубый кусман непонятно чего, прости господи.
– Именно чугун! Настоящий! Серый! – продолжал радоваться генерал. – А на днях и железо будет! Василий Степанович ныне паровую машину запускает, а потом и пудлинговую печь зажжем. К апрелю, поди, и на тысячу пудов в день можно рассчитывать.
– А рельсы? – Получилось как-то тоненько. Жалко. Пришлось прокашляться. Сердце билось в ритме дискотеки восьмидесятых – сто двадцать ударов в минуту.
– Ах, Герман Густавович, дорогой! Да что вам эти рельсы! Господин Пятов только формы на вальцы и ждет, чтобы эти ваши рельсы начать прокатывать. Рельсы – это натуральнейший пустяк! Мастеровые мои форму под царские ворота для будущей Троицкой церкви начали делать! Вот это да! Это чудесно.
– Церковь? Уже заложили? – А в ушах билось: «Рельсы, рельсы, рельсы!»
– Как можно! Весной и заложим. Все вместе. И его преосвященство попросим освятить…
– Да-да, конечно. Так те двести верст, о коих вы обещание давали…
– Господин Лерхе! Ваше превосходительство! – сурово нахмурил седые брови Чайковский. – Я в том честью клялся и от слов тех не отступлюсь. Только, мнится мне, что…
– Будет немного меньше?
– Мы способны и вдвое больше произвести. Надобно бы подумать, чем еще торговый люд здешний заинтересовать. Заводы, как меня учили, должны хозяевам и прибыль приносить, а не только самолюбие тешить.
– Конечно, – разулыбался я, отпуская сердце на волю. – Я сейчас же отпишу в Бийск. С купцами тамошними был уговор, чтобы в Китай нашу продукцию возить. Еще Гинтар… Господин Мартинс кровельным железом интересовался, а датчане – листами на корпус парохода. Паровые машины с Асташевыми… Гвозди еще…
– Да бросьте вы, ваше превосходительство. – Генерал скинул похожее на шинель пальто на свободный стул и уселся. – Утро-то вечера мудренее. Завтра уже этим озаботимся. Ныне же давайте-ка, молодой человек, отпразднуем! Такое дело сделали! Грех не порадоваться!
Отметили на славу. На следующий день выяснил, что оставленный в кабинете слиток обладает чудесными лечебными свойствами. Попил рассольчику, подержал в руках пару минут тяжелую чугунную чушку, и все! И голова больше не болела, и слабость как рукой сняло. Как только я понял, что именно произошло, немедленно эту волшебную штуку к себе в арсенал уволок. Прибрал, так сказать. Потом еще несколько раз в сходных ситуациях пробовал воспользоваться единожды проявившимися свойствами, но почему-то не вышло больше ни разу. Однозарядный, видно, был артефакт.
В общем, пуск завода тоже не стал для губернии каким-то особенно исключительным явлением. Железных или чугунных товаров на рынках больше не появилось, и цены на них и не думали падать. Слегка улучшилось благосостояние извозчиков, нанятых на всю зиму для перевозки руды и угля к месту плавки. Но на фоне общей насыщенности Томска наличностью и это ни на что не повлияло.
Кое-что, получи вовремя широкую огласку, наверняка вызвало бы некоторый интерес обывателей. Но раз эти сведения не стали общеизвестными, значит, и не нужно. И государю о них тоже в отчете не стали напоминать. Да и нечем, честно говоря, там еще было хвастаться.
Ну нарисовали московские мастера мне чертежи мосинской трехлинейки. Что-то даже вроде как улучшили. Это если письму верить. Так-то я пока из нового ружья ни разу не выстрелил, на хвастовстве этом и внимания решил не заострять. А полдюжины образцов где-то в пути задержались. Так что весть дошла, а физическое воплощение – еще нет.
Тем же самым посланием меня ставили в известность, что еще десять готовых прототипов штабс-капитан Гунниус забрал в Петербург для герцога Мекленбург-Стрелицкого. Написал в ответ, что рад буду, если новое оружие понравится армии. И еще раз напомнил о договоре, согласно которому я должен был первым получить пробную партию ружей.
Еще поблагодарил за пистолеты. Пара пистолей, шикарно украшенных серебряной насечкой и искусной гравировкой, в шкатулке из карельской березы ныне изображают у меня в кабинете коробку для сигар. Носить с собой вместо револьвера я их никогда не стану, потому как ненадежны. Два из пяти – или осечка, или клин. Как такому оружию жизнь доверять?!
О пулемете мне вообще ничего внятного не написали. Работают, мол. Кое-какие успехи есть, но ежели я хочу чего-то большего, чем стендовую модель, надо бы денег добавить… И оценивали мастера разработку никак не меньше, чем в тридцать тысяч, а действующий образец – еще по крайней мере в пять. Я решил не торопиться. Подумать еще. Инженерную мысль я подтолкнул, а действующий аппарат по цене целого выезда чистокровных лошадей – это слишком. Не то чтобы денег стало жалко, просто их есть куда истратить с большей пользой. Тем более что Военное ведомство автоматическим оружием не заинтересовалось. Карл Иванович Гунниус ретранслировал мнение заслуженных генералов: бессмысленный и весьма дорогостоящий механизм для выпуливания денег на ветер!
А вот за чертежи станков и технологии производства латунных гильз огромное им спасибо! Уж я-то точно знал – рано или поздно новое казнозарядное оружие будет принято на вооружение императорской армией. И тогда Военному ведомству понадобятся миллионы гильз! А тут я! Медь с цинком у нас в губернии есть. Производство патронов наладить несложно. Осталось лишь дождаться, когда в окончательном виде с патроном определятся.
По нынешним временам дело это долгое. Года два, а то и три комиссии будут собирать, заседать и из пустого в порожнее переливать. А потом представят парочку образцов царю. Тот ткнет пальцем, и вопрос решится.
И то это идеальный вариант. Не зря же среди гвардейских офицеров Александра Второго иной раз за нерешительность обзывают «старой бабой». Может так случиться, что и государь будет еще полгода колебаться и сомневаться, пока кто-нибудь из ближайших советников или родственников не надавит. Тот же великий князь Николай Николаевич, например. Или ярый сторонник скорейшего перевооружения русской армии герцог Мекленбург-Стрелицкий. Ирония судьбы моего Отечества – зачастую иностранцы, принявшие российское подданство, куда большие радетели пользы новой родины, чем родившиеся в империи.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
