- Поехали... - Автомобиль плавно тронулся и, набирая скорость, помчался, разрезая сгущающуюся темень мощным светом фар. - Моя фамилия Веретенников. Лена - моя племянница. О вас мы знаем все, наши друзья успели сообщить... до краха. Вам что-нибудь удалось?
Званцев не торопился отвечать. Кто их разберет. Изощренный ум госбезопасности поразил настолько глубоко, что все казалось подставой, хорошо организованной провокацией.
- Я понимаю ваше состояние, - сочувственно сказал Веретенников. - Но это преодолимо. Сейчас вы встретитесь с человеком, которого хорошо знаете".
И показалось вдруг, что воздуха в легких нет. Голова сделалась чугунной. Свет померк. Нет. Так не бывает. Лена. Та самая? Не может быть. Хотя... Я стал на пальцах вычислять возраст. Если в тридцать седьмом ей было двенадцать-тринадцать, то в тридцать девятом... Пятнадцать. Да. Она. Та, которой больше нет...
Завтракаем вдвоем с мамой. У нее встревоженный вид, смотрит на меня огорченно:
- Ты не спал?
- Плохо спал. Ты тоже серого цвета.
Молчит, я понимаю - раздумывает, сказать или нет.
- Ты не спрашиваешь, где Иван...
- Почему... Спрашиваю. Мне послышалось, что он ушел часов в шесть утра.
- Да, ты прав. Звонок с Литейного, у них там происшествие, выдернули всех...
Молчу. Мой скромный опыт свидетельствует: чем дольше молчишь в подобных обстоятельствах - тем скорее проливается свет.
- Умер или... покончил с собой начотдела Дунин. Тело нашли на... квартире. Лежал в кухне, на полу... Не то сердечный приступ, не то инфаркт.
- Коммуналка? - Взгляд мой искренен, заинтересован, мама просто не имеет права заподозрить меня в ерничании. Но она видит меня насквозь:
- Даже смерть папиного товарища тебе безразлична! Скажи... О чем вы шушукались с Иваном? Тогда, вечером?
- Он экзаменовал меня по интриганству.
- Ты... Ты просто негодяй! - вспыхивает мама. - Убирайся!
Обнимаю ее, успокаиваю. Милая, милая мамочка... Ты жаждешь, чтобы твой сын "продолжил дело отца", а ведь это одна, вечно длящаяся, грязная, кровавая интрига... Пытаюсь отвлечь:
- В какой же квартире нашли этого... Папиного товарища?
- Откуда я знаю... - роняет устало. - Бог с ними со всеми. Да... Иван хотел с тобой поговорить. Он просил прийти после школы на Марсово. Ты заканчиваешь в полвторого?
Что ему от меня нужно... Наверняка это связано с Дуниным. Хорошо еще, что есть время подумать. А вообще-то как странно и несправедливо. Вокруг меня ходят, едят, спят, рожают детей, радуются жизни, нисколечки не думая о тех, кто томится за колючей проволокой концлагерей или уже отошел по воле бессудного суда в мир иной. Мне что же, больше всех надо? Если так - я нечто вроде Тиля Уленшпигеля, городского сумасшедшего Фландрии XVI века. Низы против воинствующего католического абсолютизма, против лжерелигии. Как печально... Умные люди - за, дурачки - против. Я тоже против религии. Религии извращенного коммунизма. Силлогизм: против религии выступают только дураки. Я - против. Значит, я - дурак. Только вот чей пепел стучит в мое сердце...
Уроки несутся мимо меня, как свистящий поезд мимо платформы. Не слышу вопросов, не отвечаю на них - скорее бы эта чертова встреча с милым отчимом. Что-то он скажет...
Последний, отпускающий звонок. Стрелой лечу на Марсово. К могилам борцов подходим одновременно. Отчим смотрит на меня.
- А все же Луначарский поэт. Разве плохо?
Пожимаю плечами:
- Каждому свое. Вымученная псевдопоэзия. Будто миской по башке...
Он не отвечает, молча направляется к Мойке. Мы медленно идем вдоль изысканной решетки.
- Дунин погиб... - говорит вдруг. - Понимаешь... Следствие идет полным ходом. Непонятно, в чем дело... Я к тому, что готовься. Вызовут и тебя.
- Да ради бога. Я искренне скажу, что не убивал его.
- Сергей... - Он облокачивается на чугунный парапет. - Каждый, кто хотя бы один раз был с Дуниным, общался с ним - будет спрошен. Ты понимаешь?
- Яснее ясного. Ладно. А что хоть случилось?
Смотрит, смотрит, и все в его взгляде: вопрос, утверждение, подозрение и бог весть что еще.
- Хорошо. Скажу, как есть. Дунин подбирался к монархистам. Был уверен, что эта девочка... И ее тетя или кто она там... Участницы этой компании. Он считал, что и ты не просто так общаешься с ними. Он сам мне об этом сказал. Но это не все. Если только мне - наплевать и забыть. Я, разумеется, не собираюсь звонить в колокола. Просто я считаю, что любой заговор ставит перед собой реальные цели. Поверить же в то, что кто-то сегодня хочет вернуть... царя? Таня эта? Тетя? Еще кто-то? Не верю. По пустякам и просто на пустом месте мы положили столько народа, сколько в Гражданскую не сумели. Хватит.
- А если... не только вам?
- Вот. Если в "Деле" оперативной разработки ты хоть раз мелькнул тогда абзац! Единственный совет, который могу тебе дать, - настаивай на том, что это был вызов в связи с Леной, потом, позже - все о ней. Мол, Дунин пытался по-мирному заставить тебя вспомнить самые мелкие подробности.
Бывает такое состояние - нечто вроде зуда, острого желания вопреки всему взять и сплясать камаринскую. Мне хочется рассказать о своем открытии, о том, что есть некто Званцев, что, вероятнее всего, он жив и продолжает дело, ради которого приехал из Парижа, что Таня и ее "тетя" - на самом деле участницы монархического заговора. И что покойный ныне капитан госбезопасности, начотдела Дунин, пытался завербовать меня и с моей помощью получить данные обо всех. Что он - отравитель. И что я убил его тем самым ядом, от которого погибли Кузовлева и Федорчук. Интересно, а что знает об этом яде руководство управления?
Но молчу, опустив очи долу. Единственное, что смиренно слетает с моих уст, - так это глубокая и искренняя благодарность. Полунасмешка, полуправда. Я говорю отчиму, что тронут его заботой, что постараюсь сделать именно так, что... Я говорю, но сам себя не слышу. В голове звенят иные слова, и голова пылает в нездешнем холодном пламени. Так ярко вспомнилось некогда сказанное Улей о Христе. Господь объяснял людям - зачем пришел в этот мир. Тогда слова Иисуса не дошли до меня, прозвучали некой отстраненной сентенцией, теперь они - приговор: "Я пришел разделить человека с отцом его". И вот - я разделен.
Почему. Для чего. Зачем?
Настольная лампа с изгибающимся туловом (человек в форме долго устанавливает рефлектор на уровне моего лица) включена, невозможно яркий свет бьет в глаза, нарастает ощущение, что они, бедные, сейчас лопнут и вытекут. И образуется на полу лужа из слизи. А я останусь слепым навсегда.
Голос из глубины комнаты:
- На этом столе лежит дело, из которого явствует, что ты и покойный Дунин договорились о совместной работе. Против кого?
- Мы не договаривались... - Я не успеваю закрыть рот, как получаю удар по лицу от охранника в форме. Падаю на пол, он поднимает меня.
- Говори только правду, - увещевает голос. - Это в твоих интересах.
И снова удар.
- Вспомнил?
- Дайте... Дайте прочитать. Этого... не было.
Как все мы мечтали в далеком детстве скакать на вороном коне с пакетом для товарища Ворошилова, а лучше - Буденного. И попасться. И не отвечать на вопросы врага. И умереть с честью. Н-да... Мечты имеют странную особенность осуществляться наоборот. Жизнь ведь у нас - выворотная.
- Соседи видели тебя четыре дня назад, ближе к вечеру, на лестнице дома, в котором жил Собинов. Что ты там делал? Говори правду.
Монотонный, нечеловеческий голос. Гнусы... Однако - круто.
- Я видел мемориальную доску на доме номер восемь по улице Чайковского, но никогда не заходил в этот дом. У меня нет голоса.
Чувствую (хотя и не вижу), как они переглядываются.
- При чем здесь твой голос?
- Ну... Собинов - он, кажется, пел? В томленьи ночи лу-уной тебя я увидал...
- Молчать! Если будешь и дальше придуриваться - мы найдем способ. Не сомневайся. Вот заключение экспертизы: на пузырьке аптечном, найденном около трупа, обнаружены твои отпечатки пальцев. Ну?!
- Вы еще не подвергли меня этой... дактилоскопии. Откуда же пальцы?
- А ты не дурак, Дерябин. Жаль, что впаялся в историю. Не сносить тебе головы. - Голос обретает интонацию.
- А вы отбейте ее, она свалится на пол, вот и выйдет по-вашему.
И снова удар, лечу к стене и втыкаюсь в нее макушкой. На мгновение меркнет в глазах.
Кто-то подходит, поднимает, усаживает в мягкое кресло.
- Отдыхай. Итак, ты сном-духом ни при чем?
- Пнем-колодой, товарищ генеральный комиссар госбезопасности. Если выйду отсюда - сразу в Москву, к товарищу Сталину. Так, мол, и так. В Ленинградском управлении засели враги. А я - потомственный чекист.
Меня несло, это был скорее бред, нежели здравая речь. Но было уже все равно.
- Я - старший лейтенант госбезопасности. У нас тут была такая женщина с белыми глазами и светлыми волосами. Вот она бы от тебя добилась всего-всего... Каблучком между ног - раз! И ты цветешь и пахнешь!
- Да, жаль... - Я все же клоун по призванию. Ухо разбито, а изо рта репризы. - Знаю. Ее заперли в камеру и убили. Чтобы не компрометировала ЧК. Я виделся с капитаном Дуниным один или два раза. Мы понравились друг другу. Он был в восторге от меня. Я - от него. Это все, майне герен. - Надо бы закончить: "Хайль Гитлер!", но не решаюсь.
