человека. Читая лирику Нового времени, мы настраиваемся на определенную эмоциональную волну, эмоциональную доминанту, которая лежала в основе лирического жанра. Увидеть, понять ее – значит правильно прочесть стихотворение.
Творчество Пушкина и в этом смысле было переломным. Пушкин совершает переход от привычного жанрового мышления к более сложным лирическим формам.
Уроки вольности: мгновенья упованья
«Пушкин – поэт» – эту простую истину здравого смысла напомнил Блок в той же речи «О назначении поэта». Действительно, все тематическое и жанровое разнообразие пушкинского творчества вырастает на фундаменте лирики. Начав с лирических произведений, он создает поэмы, роман в стихах, стихотворные драмы. Позднее, обращаясь к прозе, историческим исследованиям, критике и журналистике, он неизменно – хотя в последние годы все реже – пишет лирические стихотворения. Известно, что Пушкин начал сочинять стихи с пяти лет. Но первые дошедшие до нас тексты датируются 1813 годом. Последние пушкинские стихотворения написаны в 1836 году, а в 1837-м он прожил всего месяц.
Таким образом, Пушкин писал стихи двадцать три года. За это время он проделал огромный путь, пережил несколько не только жизненных, но и эстетических переломов – «катастрофическую эволюцию» (Ю. Н. Тынянов). Как виртуоз-музыкант легко пробегает по клавишам, Пушкин пробежал по ступенькам мировой литературы: от античных поэтов, Овидия и Катулла, через Данте и Шекспира, А. Шенье и А. Мицкевича, Байрона и Гёте, Ломоносова и Державина до современников – Батюшкова, Жуковского, Вяземского.
В главе о Грибоедове уже отмечалось, что творцам начала XIX века, кажется, легче было говорить стихами, чем прозой. Лирика Пушкина становится дневником, отражает основные этапы его биографии (поэтому ее часто делят на лицейскую, петербургскую, южную, Михайловскую, наконец, лирику последнего десятилетия). Но одновременно она оказывается поэтической школой, энциклопедией тем, мотивов, стихотворных размеров и жанров.
Есть крылатое выражение: нет сердца у того, кто в юности не был революционером, но глуп тот, кто в зрелости не стал консерватором.
Путь Пушкина отражает эту закономерность. Самые радикальные, революционные, гражданские стихи написаны им в петербургское трехлетие, южная ссылка была их биографическим итогом. «Пушкин, даже не принятый в „Союз Благоденствия“, по существу, был одним из первых декабристов, стихами своими окрылил их мысли и мечты. И раньше всех, первый пострадал за эти мечты» (А. В. Тыркова-Вильямс. «Жизнь Пушкина»).
Уже подзаголовок «Вольности» (1817) – ода – демонстрирует верность Пушкина традициям главного жанра русской поэзии XVIII века. Пушкин точно воспроизводит характерные черты даже не державинской, а ломоносовской оды: ораторскую интонацию, славянизмы как признак высокого стиля, риторические вопросы и восклицания, аллегории-олицетворения абстрактных понятий, обозначаемые заглавными буквами (хотя написано стихотворение не привычной одической строфой, состоящей из десяти стихов, а восьмистишиями, октавами).
Но пафос пушкинской оды прямо противостоит государственной тенденции одописцев XVIII века, а, напротив, связан с гражданскими мотивами современной поэзии. Опорными для оды являются слова-сигналы, абстрактные понятия, которые, однако, применялись к особенностям современной русской политической жизни: Вольность, Свобода (здесь они используются почти как синонимы), Рабство, Злодей, Закон.
Переключение оды в другую тональность, смену ее доминанты Пушкин прямо воспроизводит в первой строфе: «Цитера – остров, на котором, по древнегреческому мифу, царила богиня любви Афродита; венок – непременная принадлежность поэта, певца любви и радости. Смысл всей строфы такой: „Не хочу больше писать стихи о любви – отныне буду творить революционную поэзию, буду обличать коронованных деспотов“. Эта общая мысль выражена в форме целой многофигурной композиции: поэт, в венке и с лирой, гонит от себя богиню любви и призывает другую богиню; мы видим исчезающую Афродиту и появляющуюся „певицу свободы“, которая срывает с поэта венок и разбивает его „изнеженную лиру“. Все это напоминает столь же многофигурные группы скульпторов начала XIX века…» (Е. Г. Эткинд. «Разговор о стихах»).
Далее в оде изложена вполне конкретная политическая программа. Свобода (Вольность) – естественное состояние человека / узурпирующие, отнимающие, ограничивающие ее властители – самовластительные злодеи, заслуживающие мести и гибели. Нормальное, органическое устройство государства предполагает власть Закона, который регулирует отношения царя и подданных, властителя и народа. К этой мысли Пушкин возвращается трижды.
«Лишь там над царскою главой / Народов не легло страданье, / Где крепко с вольностью святой / Законов мощных сочетанье» (4-я строфа). «Владыки! вам венец и трон / Дает закон – а не природа; / Стоите выше вы народа, / Но вечный выше вас закон» (5-я строфа).
«И днесь учитесь, о цари ‹…› Склонитесь первые главой / Под сень надежную закона, / И станут вечной стражей трона / Народов вольность и покой» (заключительная, 12-я строфа).
Общие размышления иллюстрируются двумя конкретными историческими примерами. В 7–8-й строфах упоминается о «самовластительном злодее» (это резкое определение применяли и к Наполеону, и к Александру I, и к некоему обобщенному узурпатору народной власти). В 9–11-й строфах речь, несомненно, идет об остром и важном для России событии – убийстве в Михайловском замке в 1801 году императора Павла I (по одной из версий, ода и была написана на квартире Н. И. Тургенева, окна которой выходили как раз на этот дворец). Однако гибель тирана изображена так, что убийцы заслуживают не меньшего презрения:
О стыд! о ужас наших дней!
Как звери, вторглись янычары!..
Падут бесславные удары…
Погиб увенчанный злодей.
Сын Павла, царствующий император Александр I, не был среди янычаров, но мог воспринять пушкинский ужас и на свой счет: он был посвящен в заговор и фактически санкционировал отцеубийство.
Однако царю, разделявшему до Отечественной войны либеральные убеждения своих подданных, понравилось другое пушкинское политическое стихотворение, написанное через два года.
«Деревня» (1819) композиционно делится на две части. Сентиментальное воспевание прелестей деревенской жизни – мирный шум дубрав, лазурные озера, дымные овины и крылатые мельницы – включает и уже знакомый нам образ, слово-сигнал: «Учуся в Истине блаженство находить, / Свободною душой Закон боготворить».
Однако во второй части, начинающейся с противительного союза но, изначальная гармония взрывается, поэт находит узурпаторов Закона уже не на вершине государственной пирамиды, а там же, на лоне природы, в среде барства дикого:
Не видя слез, не внемля стона,
На пагубу людей избранное Судьбой,
Здесь Барство дикое, без чувства, без закона,
Присвоило себе насильственной лозой
И труд, и собственность, и время земледельца.
Склонясь на чуждый плуг, покорствуя бичам,
Здесь Рабство тощее влачится по браздам
Неумолимого Владельца.
Надежды на уничтожение рабства связываются как раз с верховной властью, которой поэт обращает заключительный риторический вопрос:
Увижу ль, о друзья! народ неугнетенный
И Рабство, падшее по манию царя,
