Организованное преследование и прочесывание лесного массива никаких результатов не дало. Мною был дан запрос по инстанции о выделении в наше распоряжение проводника со служебно-разыскной собакой. Однако до настоящего времени он не прибыл, что лишает меня возможности организовать поиски в более широком масштабе.
Начальник группы С-9
гауптштурмфюрер СС ГорнГлава 42
Начальнику группы С-9
гаупштурмфюреру СС Горну
Приказываю вам срочно прибыть для личного доклада.
Начальник Управления «С»
Штандартенфюрер СС Рашке– Хайль Гитлер, штандартенфюрер! Разрешите войти?
– Хайль Гитлер, гауптштурмфюрер! Заходи, Генрих, присаживайся.
Вошедший присел на стул, стоявший справа от Т-образного стола хозяина кабинета. Штандартенфюрер закрыл папку, которую он просматривал, и отодвинул ее в сторону. Взяв с приставного столика другую, положил ее перед собой.
– Итак, Генрих, я бы хотел услышать твое личное мнение обо всем произошедшем.
– Кратко или требуется подробный доклад?
– Нас кто-то торопит? Ради краткого доклада не стоило бы лететь в Берлин, можно было и по телефону все изложить. Нет, дружище, мне нужно полное освещение всех событий, как видишь его ты!
– На Леонова мы обратили внимание еще во время боя около дота. Не собственно на него, нас тогда интересовал хоть кто-нибудь из пленных, годный для наших целей. Армейцы заявили нам, что один из пленных, а их было всего двое, дороги не перенесет. Его мы и оставили им, а вот второго повезли к себе. К сожалению, молодой водитель не справился с управлением и…
– Это я знаю, Генрих. Читал твой рапорт и множество других, не менее интересных бумаг. Не надо мне это пересказывать. Я хочу услышать то, чего не написано в этих документах.
– Но я все подробно описал. Разве что опустил совсем уж фантастические вещи.
– Вот их я и хочу услышать!
– Как пояснил Кройцер, со слов Леонова, эта авария не была случайной.
– Это так?
– К сожалению, проверить этот факт сейчас уже невозможно.
– Так.
– Леонов сказал шарфюреру, что подмена произошла по дороге. Раненого штрафника увезли, а сам Леонов занял его место.
– Он действительно был ранен?
– Внешние признаки имелись, они были зафиксированы еще в шталаге. Детальный же осмотр не проводился, это не предусмотрено правилами.
– То есть он мог и симулировать ранение?
– Мог.
– Хорошо, давай дальше. Факт возможной подмены проверен?
– Нет. Помощь на месте оказывали солдаты маршевой роты. Сейчас они распределены по частям, и установить, кто конкретно его мог видеть, – развел он руками, – мы уже не можем.
– Хм! Что-то многовато случайностей. Ты не находишь, Генрих?
– С другой стороны, его слова тоже ничем не подтверждены.
– Они подтверждаются его делами! И очень даже убедительно! Ладно, продолжай.
– Осмотр тел погибших конвоиров показал, что водитель убит ударом карандаша в горло. У одного из конвоиров сломана гортань, второму попросту свернули шею.
– Ничего себе цирк! Как ты себе представляешь эту процедуру? В тесной машине, зажатый с боков двумя рослыми солдатами? Этот русский еще и Кройцера оглушил? Чем же?
– Этого установить не удалось. Шарфюрер не успел все подробно описать. Он сказал, что почувствовал удар и потерял сознание. До этого все было тихо и спокойно.
– Почему произошел взрыв?
– Кройцер понимал, что это для него единственный способ хоть как-то привлечь внимание. Где закреплена граната, он не видел, но рассчитывал успеть укатиться за пригорок. Увы, это ему не удалось.
– Так. Что русский сказал ему о своих целях?
– Ничего. Он больше спрашивал. Со слов шарфюрера, он умеет вести допрос и не пропускает ни одной мелочи. Очень внимателен и немногословен. Фантастически жестокий и безжалостный человек.
– Да ну?! Это почему же он сделал такой вывод?
– Русский объяснил ему, каким образом он сумеет получить сведения от пойманных им немецких солдат.
– Так и сказал – пойманных?
– Да. Сказал, я сейчас выйду на дорогу, остановлю машину и убью всех, кто там будет. Парочку оставлю, чтобы порасспрашивать. Потом он сказал, что привяжет Кройцера на муравейник и сложит рядом тела убитых. А сам уйдет.
– И шарфюрер поверил?
– Он сказал – я видел его глаза, и он не шутил.
– Да… А я ведь его помню. Он тогда был в моей охране. Ну, когда я к вам с инспекцией прилетал. Парень был хоть и молодой, но крепкий! Такого запугать… Не знаю, что и сказать ему нужно.
– Кройцер сказал, что русский как-то по-особенному задает вопросы. Вроде бы нейтрально, но из ответов вытаскивает все, что ему нужно.
– Он не пояснил, как?
– Не успел.
– Почему?
– Он был слишком плох, когда его привезли. Это вообще чудо, что Кройцер успел хотя бы о чем-то рассказать. Хорошо, что врач сразу же меня вызвал.
– Записать его слова, конечно же, тоже не успели?
– Нет.
– Генрих, я тебя не узнаю! Что я слышу?
– Я думал, что успею задержать русского, и все силы бросил именно на это.
– Ну-ну. Продолжай.
– Из того, что рассказал шарфюрер, у него, да и у меня тоже, сложилось мнение, что русские знают об экспериментах Маурера.
– Из чего это следует?
– Русский попал не в какой-то лагерь, а именно в шталаг четыре «в». Никого из тех, кто контактировал с ним напрямую, сейчас нет в живых. Только два офицера – эти, со станции, – видели его мельком. Да и то у Кройцера сложилось впечатление, что освобождение пленных было для Леонова второстепенной задачей. А основная цель заключалась в том, чтобы мы приехали за ним.
– Нелогично. Он мог не суметь убежать. Мог погибнуть на станции. Его могла застрелить охрана шталага. Да мало ли еще где он мог свернуть шею? Обоснуй.
– А зачем ему тогда выходить к начальнику шталага? И представляться полным званием? Он не был уверен в том, что мы столь тщательно анализируем списки пленных. И не хотел допускать случайностей. Ему надо было как-то выделиться среди основной массы пленных русских.
– Допустим. Как он попал к нам, мы выяснили. И что теперь?
– Я распорядился об организации тщательного прочесывания леса. Попросил помощи у вермахта. Вместе мы сумеем обложить его в лесу. Навряд ли русский сумел далеко уйти. Жаль, что проводник так и не прибыл, но как только у меня будет разыскная собака…
– Не будет, Генрих. Он к тебе не приедет.
– Почему?!
– Я отменил твой запрос.
– Но почему?
– Подумай.
– Не знаю.
– Вот потому-то ты и сидишь в своем лесу, а я – в Берлине! Сколько лет мы знаем друг друга?
