Ну, так – так тáк. Повелено, так нечего и рассуждать.
Стало как будто легче, хотя – от чего?
Дрентельн, сильно прихрамывающий, с ногой хуже, сказал Кутепову:
– А я – так посылал письмо и Государю. С поручиком Травиным. А он не возвращался – и я безпокоился очень: ведь кому попадёт в руки? ведь как истолкуют? И Травина действительно задержали. Но к счастью не обыскали. И он в отчаянии привёз назад.
– А может быть, в Ставку кого-то послать? Что полк по-прежнему предан, скорбит об отречении, готов выполнить всё, что прикажут?
Прищурился Дрентельн:
– Алексееву? Послать – можно. Если б знать, что ему пригодится.
– А к тому времени в Ставке будет великий князь.
– Верно. Полковника Ознобишина пошлю.
456
Государь тяготит Алексеева в Ставке. – Пришло разрешение ему ехать.Что можно было увидеть из Ставки? Из Главного морского штаба, из центра столицы, какой-то флаг-капитан Альтфатер систематически доносил, что в Петрограде полный порядок, и в Ревеле тоже, и это спокойствие из Петрограда всё более распространяется на Балтийский флот. Убили Непенина, много офицеров, – а морской штаб доносил, что офицеры возвращаются на свои корабли, с принесением им извинения и сожаления, судовые команды клянутся сохранять порядок. Но казалось бы, если судовые команды раскаялись, то надо выдать убийц Непенина и судить их, без этого не может восстановиться прочная дисциплина? Однако чувствовал Алексеев, что даже заикнуться об этом теперь уже невозможно, а надо как-то восстанавливать, игнорируя всех убитых и всё разгромленное.
А политики? Известный Родичев что там в Гельсингфорсе ухватить успел – но смело предлагал немедленно восстановить самостоятельные финские войсковые части, которые-де заменят в Финляндии расстроенные русские части и привяжут финнов к России, каким-то неизвестным образом. Был это опасный вздор, забывался горький опыт минувшего, как раз наоборот, тогда-то финны и выступят вместе с немцами против России. Однако же вот, Родичев нисколько не стеснялся предлагать такую чушь, и надо было спешить донести этот проект Николаю Николаевичу, пока он ещё последние часы в Тифлисе, а потом связь прервётся.
Что и видел, что мог бы решить, – то не смел, но должен был пересылать и пересылать запросами на Кавказ, даже с Чёрного моря полученное от Колчака. А ответы Николая Николаевича были всё ожидательные. Ну, наконец сегодня выезжал, дня через три будет в Ставке.
Препятствием к возврату великого князя оставалась только задержка в Ставке отрекшегося Государя. Торопил и князь Львов, что пребывание Николая II в Ставке вызывает тревогу общественных кругов, желательно ускорить отъезд его из Могилёва. Да самого Алексеева как тяготило! Вдруг Государь отправил в Царское Село какую-то шифрованную телеграмму, и в Таврическом переполох. Да постоянная неловкость от двусмыслия, что у начальника штаба с бывшим Верховным могут быть какие-то скрытые сношения. (И были они. Вдруг Государь передал Алексееву конфиденциальную просьбу: нельзя ли дать ему почитать «приказ № 1»? Просьба была пустяковая, но деликатность – в самом сношении, и кого же попросить напечатать копию на царской бумаге? Догадался попросить скромного Тихобразова и приватно отослал Государю.)
Неловкость была даже только от незримого ока, от воображённого (теперь уже не виделись) мягкого взгляда Государя, где и упрёка не было, а только благодарность.
Тот взгляд, совсем растерянный, безо всякого упрёка за отказ, с каким принёс он позавчера свою невозможную телеграмму об отмене отречения. (Телеграмму ту Алексеев спрятал подальше, чтоб не смутить никогда ничей ум.)
Пока Государь был здесь – неловко было и снимать его портреты в штабе. А вместе с тем и держать их далее уже становилось неблагоразумно.
Но и Государь, ожегшись на своей последней поездке, не хотел теперь ехать, не получив гарантий.
И вот сегодня утром, к счастью, они пришли. Князь Львов утвердительно отвечал на все три просьбы Государя, переданные Алексеевым: правительство согласно на проезд отрекшегося царя в Царское Село, пребывание там по болезни детей, а затем и проезд в порт на Мурмане.
И сразу Алексееву полегчало. И он немедленно сообщил великому князю на Кавказ.
457
Николай Николаевич прощается с Кавказом.Можно было бы удивиться (и поучиться) тому такту, разумности и великодушию, с которыми Николай Николаевич управил революционными событиями на Кавказе. Везде бы так провели революцию, как он, – никаких не было бы безпорядков и колебаний.
Полтора года своего наместничества и Главнокомандования на Кавказе Николай Николаевич провёл примирённо со своим новым местом, вполне нашёл здесь себя и не порывался в Россию, не сумевшую его отстоять. Но буквально за последние два-три дня он почувствовал себя здесь всё вырастающим, всё вырастающим и уже не у места, – ощутил потребность разделить свои чувства с Россией ещё прежде, чем вернётся к ней сам.
Такой цели лучше всего служат газетные корреспонденты. И вчера он с удовольствием принял у себя во дворце для беседы корреспондента прогрессивного «Утра России». И обласкал его, очень милостиво с ним говорил. Заявил ему свою надежду, что тот отметит: есть в России такой край, где события протекли совершенно спокойно. Новое правительство сразу признано, и Верховный Главнокомандующий, во всём объёме своей власти, не допустит нигде никакой реакции ни в каких видах.
– Я думаю, – улыбнулся великий князь, – этим сообщением вы доставите многим радость.
– Ваше Императорское Высочество, – ещё искал польщённый журналист, – русским читателям хотелось бы слышать ваше авторитетное слово, насколько происшедшие революционные события приблизили нас к победе.
Не мог великий князь отказать и в таком авторитетном слове! Он ответил, освещаясь сознанием своего жребия:
– Доверие русского общества всегда поддерживало мою работу. С Божьей помощью я доведу Россию до победы. Но для этого необходимо, чтоб и все осознали свой патриотический долг. Если новое правительство окажется без поддержки и не в силах предупредить анархию – это будет чудовищно!
Некоторые грозные признаки всё же проявились в некоторых географических пунктах России – и это безпокоило великого князя.
Это уже, собственно, не корреспонденту надо было говорить, тут надо было предупредить само правительство, князя Львова. А князь Львов странно не отзывался на несколько уже телеграмм. Но нечего делать, вчера Николай Николаевич отправил ему ещё телеграмму. От Алексеева всё время приходили жалобы на какие-то приказы, идущие помимо Ставки. И вот напоминал великий князь, что для победы безусловно необходимо единство командования. И так как правительству не может быть не дорого благоденствие России и окончательная победа, то надеется Верховный Главнокомандующий, что все распоряжения или, верней, пожелания правительства относительно армии будут направляться только в Ставку. А уже сам Верховный Главнокомандующий…
Ехать в Ставку – да, но почему же так неприлично молчало правительство? Не только не было ответов, но заметил великий князь, что до сих пор не было опубликовано утверждение Верховного Главнокомандующего Временным правительством. Это, конечно, простой промах, они не привыкли и закружились, но Сенат-то знал своё дело, почему он не публиковал назначение, подписанное Государем? Итак, все в России знали, все считали великого князя Верховным, но никак это не было официально подтверждено. Странное положение.
И от этого великий князь испытывал потребность как-то добавочно укрепиться. Ему пришло в голову разослать через Алексеева ещё такой приказ:
«Для пользы нашей родины я, Верховный Главнокомандующий, признал власть нового правительства, показав сим пример нашего воинского долга. Повелеваю и всем чинам неуклонно повиноваться установленному правительству».
И чтоб Алексеев отправил копии правительству. Это был выразительный шаг, как бы косвенное, но публичное письмо всё тому же Львову, показывающее всю лояльность великого князя, но и – назначьте же официально, что ж вы медлите!
Знали б они да оценили, с какой лояльностью великий князь отверг мятежное предложение Колчака. А ведь он мог бы, о, он мог бы совсем иначе!..
Алексеев – одна была инстанция, безпрекословно подчинённая великому князю: всё рассылал, обо всём докладывал. Но Алексеев – тоже закрытая фигура, при Ники он привык к самостоятельности, был фактически Верховным, а теперь предстояло ему попасть под сильную, ломающую волю великого князя, – может ли он хотеть того? Не метит ли в Верховные сам?
Немного поскрёбывало великого князя, но по обязанности он должен был держаться гордо и весело передо всеми. И минувшей ночью дал ещё одну телеграмму князю Львову: что сегодня выезжает в Ставку, предполагает быть там 10 марта – неизвестно, насколько свободен путь, нельзя составить точного расписания, ещё будет телеграфировать с дороги. Очень будет рад приезду министра-председателя к нему туда для личной встречи чрезвычайной важности.
