Впрочем, в течение пяти лет доли влияния британцев и американцев внутри антигитлеровской коалиции менялись, однако решения не всегда принимались с учетом соотношения сил. К примеру, на первом этапе англо-американских «особых отношений», когда британцы, оказавшись в изоляции в 1940—1941 годах, искали поддержки и рассчитывали главным образом на помощь американцев, армия и авиация США только-только начинали развиваться. И благодаря своему военному превосходству над заокеанской сверхдержавой Англия заняла сильную позицию в альянсе. В 1942—1943 годах, несмотря на ошеломляющий рост военной мощи Соединенных Штатов (если в 1941 году по ту сторону Атлантического океана производство боеприпасов составляло четыре миллиона долларов, то в 1943 году оно возросло до тридцати восьми миллионов долларов, тогда как по эту сторону Атлантического океана прогресс был весьма незначителен — семь миллионов долларов в 1941 году и одиннадцать — в 1943 году), британские руководители, ратовавшие в основном за активные военные действия в Средиземноморском бассейне, продолжали навязывать свою стратегию роптавшему американскому штабу. И напротив, на последнем этапе войны, в 1944—1945 годах, силы союзников были настолько неравными, что Соединенные Штаты, заняв лидирующее положение в альянсе, навязывали Британии свои военные и политические решения, не совпадавшие с мнением Черчилля.
И все же двойная цель — дружба с американским государством и согласие с президентом Рузвельтом — до конца войны определяла поведение британского премьер-министра. В сентябре 1943 года, получив звание почетного доктора Гарвардского университета, Черчилль даже выступил за дальнейшее единение двух народов. «Я мечтаю, — восклицал он в восторженном порыве, — о том, чтобы англичане и американцы свободно путешествовали по британским и американским просторам, не чувствуя себя чужими друг у друга»[310]. Черчилль испытывал и личную привязанность к Рузвельту. Как-то в минуту уныния, дрогнув под чрезмерным грузом возложенной на него ответственности, он прямо выразил американскому президенту свою искреннюю признательность. «Наша дружба, — телеграфировал он ему накануне высадки американского десанта, — моя самая надежная опора, помогающая мне выстоять в этой ужасной войне, которая день ото дня принимает все более серьезный оборот»[311].
Великая стратегия
Среди многочисленных споров, не утихающих вокруг личности и общественной деятельности Черчилля, наиболее важным следует признать спор о Черчилле-стратеге. Причем здесь имеется в виду как стратегия политическая, так и военная. По правде говоря, когда Черчилль пришел к власти в мае 1940 года, пожалуй, не было никого, кто лучше него справился бы с поставленной задачей, имел бы больший опыт и был бы лучше подготовлен к тому, чтобы принять на себя столь тяжелую ответственность. Ведь Черчилль более тридцати лет раздумывал над военным искусством и над искусством командования, он более тридцати лет осваивал эту премудрость на практике, сначала в армии, а затем — в правительстве. У него был большой опыт министерской работы: он исполнял обязанности первого лорда адмиралтейства с 1911 по 1915 год, министра снабжения армии — с 1917 по 1918 год, министра обороны и министра по делам колоний — с 1919 по 1922 год и снова первого лорда адмиралтейства — с 1939 по 1940 год. Не стоит забывать еще и о том, что он не только принимал активное участие в Первой мировой войне, но и тщательно проанализировал, буквально разобрал по косточкам все ее события в шести томах «Мирового кризиса». Можно сказать, что в каком-то смысле вся политическая карьера Черчилля была подготовкой к основному этапу его жизни, к главной роли, которую ему наконец поручили.
О взаимосвязи политики и военного искусства Черчилль так и написал в «Мировых кризисах»: «На Олимпе власти истинная политика всегда сродни хорошей стратегии. Удачный маневр, прибавивший вам нового союзника, так же плодотворен, как победа на поле брани»[312]. Судя по этому высказыванию, Черчилль был последователем Клаузевица, который писал, что во время военных действий главное — уловить «сущность происходящего в целом, поскольку на войне как нигде больше часть и целое нужно рассматривать в комплексе»[313]. Ту же идею находим в знаменитом эссе Черчилля о живописи как времяпрепровождении, где он сравнивает изобразительное искусство с военным. «Стоя перед холстом, — утверждает Черчилль, — нужно уметь все охватить взглядом — начало и конец, целое и каждую из частей этого целого — так, чтобы мгновенно зафиксировать в уме верную и твердую картину. (...) И поскольку базовым принципом для нас является принцип „единства замысла“, то именно от этого „единства“ зависит и судьба сражения, и композиция картины»[314].
На этом основывалось одно из двух бесспорных достоинств Черчилля. Британская геополитика была многокомпонентна и чрезвычайно сложна. Однако премьер-министр обладал счастливым даром раскладывать на простейшие составные самые запутанные дела. Он умел кратко и ясно излагать суть проблемы. В своей стратегии Черчилль руководствовался изречением Наполеона, запавшим ему глубоко в душу: секрет успеха, по мнению великого полководца, заключался в «умении ставить долгосрочные цели, не утомляясь», иными словами — в способности ставить долгосрочные цели и упорно добиваться их достижения. Другое замечательное качество Черчилля состояло в том, что он не только со свойственной ему дерзостью осуществлял свои грандиозные замыслы, подчас сопряженные с огромным риском, но и имел мужество брать на себя ответственность. Его золотое правило — принимать любой результат — обнаруживало в нем лидера, военачальника, которым ему так хотелось быть.
Сегодня попытка оценить личный вклад Черчилля в разработку военных планов и операций, оценить реальные результаты его деятельности является делом крайне сложным и щекотливым. Множество дискуссий, споров, без конца возникавших и продолжающих возникать начиная с 1945 года, встают преградой на пути к этой цели. Поначалу память о славном «звездном часе», подкрепленная шестью томами «Второй мировой войны», породила образ неукротимого героя с несгибаемым боевым духом, неиссякаемой энергией, незаурядной способностью предугадывать ход военных действий. Безукоризненный образ героя сливался с образом необыкновенно прозорливого, здравомыслящего государственного деятеля, политика-пророка. Неудивительно, что вокруг имени национального лидера выросла самая настоящая легенда.
Закреплению этой легенды способствовала публикация в 1952 году талантливой книги Честера Уиллмота «Битва за Европу», вскоре ставшей классической. В своей книге Уиллмот не только провел апологию черчиллевской линии ведения войны, но и сообщил великое множество новых, неизвестных до той поры сведений. Автор «Битвы за Европу» утверждает, что существовала прямая связь между прозорливостью Черчилля в тридцатые годы и той решимостью, с какой он продолжал выполнять свою спасительную миссию в сороковые годы. Помимо этого, в «Битве за Европу» Уиллмот не переставал оправдывать стратегию Великобритании, выбранную ее премьер-министром. К тому же он неоднократно повторял мысль о том, что хотя западные союзники и выиграли войну, они, тем не менее, потеряли мир, ведь Рузвельт отказался последовать за Черчиллем в его средиземноморской стратегии. Вместе с тем начиная с пятидесятых годов в печати появилось несметное количество воспоминаний, мемуаров и дневников, написанных главными действующими лицами военных лет, в основном военачальниками из окружения премьер-министра. Свои воспоминания выпустил, к примеру, бывший начальник имперского штаба генерал Алан Брук, ставший лордом и маршалом. В то же время постепенно стали доступными как американские, так и британские архивы. В одночасье цвета палитры в портрете Черчилля заметно изменились и разнообразились. Изображение эпического героя в радужных тонах уступило место более контрастной, светотеневой картине, гораздо больше соответствовавшей исторической реальности. Тогда стало ясно, что Черчилль, несмотря на его величайшие заслуги, был человеком с большими недостатками. В силу своей импульсивности он часто принимал неверные решения, наспех составлял плохо продуманные планы, химерические прожекты. Черчилль был порывистым человеком, одержимым навязчивыми идеями. Ему припомнили и непреодолимое желание все контролировать, манию вмешиваться в дела генералов и адмиралов и постоянное покушение на их прерогативы. Даже такой уравновешенный человек, как Энтони Иден, ближайший соратник Черчилля, возглавлявший министерство иностранных дел, жаловался на его неуместные вторжения своему первому секретарю: «Он замечательно одарен, чтобы быть национальным лидером, но его влияние губительно, когда речь идет о составлении планов»[315]. Таким образом, облик премьера стал обретать более реальные контуры.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
