— Но его музыка… — начал было Павел.
Брат перебил.
— Завтра я с этим скрипачом поговорю, обещаю.
— Ты его знаешь?! — Павел всем телом развернулся в кресле.
— Я видел его утром на остановке. Наверное, он мне и раньше попадался, но я не замечал.
— Ты предъявишь ему обвинение? — серьезно спросил мальчик.
Вместо ответа Борис полушутя щелкнул брата по затылку.
— Думай, что говоришь! Какие обвинения? И вообще, выкинь все из головы.
— Борь, ты ж мне веришь, — укоризненно заметил Павел.
— Верю-неверю. Поживем — увидим. А пока давай о чем-нибудь путном поговорим…
Борис пропустил два автобуса, но Музыканта так и не дождался. Раздосадованный, он явился в институт, опоздав на полчаса, получил нагоняй от преподавателя и просидел остаток дня в легкой прострации. Злосчастные фуга, полька, и гавот звучали у него в ушах, будто скрипач до сих пор исполнял свое попурри. И на каждом новом круге этой «пластинки», молодой человек больше и больше думал о предположениях младшего брата. Причем одна нехорошая мысль бултыхалась в океане его подсознания, время от времени выныривая наружу. Наконец, он выловил ее и удержал на поверхности. На мгновение его прошиб холодный пот. Мысль была такова: что если Музыкант действительно ВЫЗЫВАЕТ боль и смерть? А Павел способен видеть эту музыку лучше, чем кто-либо!
Едва дождавшись окончания последней лекции, Борис ринулся домой. С автобусной остановки он мчался бегом, прихватив сумку подмышку, и, заворачивая под арку родного двора, неожиданно увидал впереди себя Музыканта. Сухой высокий человек в темно-сером грязноватом плаще и потертой шляпе, со старомодным портфелем в руках устало шаркал к своему подъезду. В его сутулых плечах, вялой походке не было ничего от подтянутого маэстро, за которым братья наблюдали два дня назад. И тем не менее перед Борисом шел именно тот человек — хозяин небольшой комнаты с балконом в коммунальной квартире напротив на четвертом этаже.
Борис собрался с духом и уверенным шагом двинулся за Музыкантом.
— Здравствуйте, — громко окликнул он.
Худощавый в шляпе удивленно обернулся.
— Приветствую. Чем обязан, молодой человек?
— Я… — Борис не позволил себе мяться на месте, — я хотел выразить свое восхищение вашей игрой. Знаете ли, у нас музыкальная семья, мы ценим хорошую музыку. Прошедшие два вечера мы с удовольствием вас слушали. А ваш инструмент достоин вашего таланта.
На лице худощавого выразилось неподдельное изумление.
— Вы обознались, юноша. Мой инструмент, это счеты, — он усмехнулся собственной шутке. — И все «гаммы» раскладываются по дебету и кредиту. Я бухгалтер.
— Да, но скрипка, — растерялся Борис. — Скрипач на вашем балконе! Вивальди, Моцарт, Бах!
Он осекся, уловив мелькнувшую в глазах собеседника непонятную искру.
— О, вы ошибаетесь. Признаюсь вам честно: в музыке я ничего не понимаю. Однако пожалуй, я что-то слышал вчера. Возможно, скрипка. Этажом выше, должно быть.
Он переложил из руки в руку портфель. При этом движении взгляду Бориса открылась левая ладонь «музыканта». Костлявая, с ужасно сухой желтоватой кожей и толстыми узлами суставов, с морщинистыми пальцами, эта рука никак не могла принадлежать скрипачу. Таким пальцам не дано прижимать струну, любая скрипка отчаянно взмолилась бы о пощаде, возьми бухгалтер ее в руки.
— Яков Ильич, — бухгалтер церемонно приподнял шляпу. — Приятно было познакомиться.
— Борис, — молодой человек, не имея шляпы, автоматически протянул соседу руку. — Взаимно.
Рукопожатие Якова Ильича было слабым, стариковским. Борис решил про себя, что тот не совсем здоров. Это подтверждали и желтоватый цвет кожи, и тяжелые мешки под глазами на узком худом лице, и сами глаза, будто затянутые тусклой пленкой.
Яков Ильич не спеша прошествовал к пятому подъезду. Борис еще несколько секунд смотрел ему вслед, затем вздохнул и побрел домой. Но не отошел и десятка шагов, как из-за приоткрытой двери, за которой скрылся бухгалтер, раздалась бабья брань. «Управдомша Катенька», — без труда определил молодой человек, ибо «Катеньку» — здоровенную крикливую женщину, знал весь квартал. Сквозь Катенькины громогласные аккорды слышались отрывистые реплики, принадлежавшие недавнему собеседнику Бориса. Молодой человек не стал ни вслушиваться, ни вникать в смысл перепалки. Ему еще предстояло обдумать и обсудить с братом полученные только что неоспоримые факты.
Павел воспринял рассказ Бориса на удивление бесстрастно.
— Вернее всего он не осознает собственных действий, — сказал мальчик, когда брат закончил.
— Как лунатик, что ли? — фыркнул Борис. — Ляпнешь тоже! Просто я обознался, вот и все.
— А это мы скоро узнаем, — обронил Павел и, толкнув колеса каталки, отъехал от стола к окну.
— Узнаем что? — недоверчиво переспросил старший брат.
— Мне кажется, сегодня произойдет какая-то неприятность. Ведь Яков Ильич поругался с Катенькой. Кстати, я выяснил, что капитан жил в той же коммуналке, что и наш странный скрипач. Мама вспомнила. В прошлом году она приносила капитану пригласительный на концерт для ветеранов и по ошибке постучала в комнату с балконом.
Пророчества брата Борис не воспринял всерьез и с чистой совестью углубился в учебу. Из гостиной тем временем лились мягкие звуки Бетховенской сюиты. Голос скрипки подкрался к приоткрытой двери комнаты и притаился на пороге. Теплое прикосновение нот молодой человек едва ли не физически ощутил на своей руке. Вздрогнув, он оторвался от учебников, и на миг перед глазами его мелькнуло то, что воспринял слух: Павел стоял рядом у стола, стоял на своих ногах и с улыбкой опускал руку брату на плечо.
— Пашка!
Он тут же пожалел о несдержанном возгласе, потому что скрипка смолкла. «Это была его мечта, — догадался Борис. — Мечта звучала, и я ее почти увидел!» Он стремительно шагнул за порог, торопясь поведать мальчику о его потрясающем успехе, и тут услышал чужую скрипку.
Без лишних вопросов, Борис выкатил инвалидную коляску на балкон.
Музыкант в черном халате невозмутимо стоял на прежнем месте. Скрипка, небрежно вскинутая к щеке, казалось, дрожала в его руках. Отрывистые ноты метались по октаве, отчего мелодия походила на воздушные ямы в грозовом небе. Аккорды гневно расплескивали отдельные звуки, будто скрипка брызгала слюной в приступе ярости.
— Соната Баха… — проговорил Павел, чьи нервы и чувства были сжаты в тугой комок. — Никогда не слышал ничего подобного…
Шокирующее аллегро терзало слушателей более двух минут. Братья не произносили ни слова. Даже воздух остолбенел от такого обилия злости и обиды, выплеснутого несчастным инструментом. Затем зазвучало адажио. Порыв ярости отступил перед тяжелой волной холодного презрения. Бессильно презирая, Музыкант проклинал то, что ненавидел. Взлеты и падения смычка рассекали воздух новыми гнетущими звуками, а губы Павла шевелились, повторяя одно слово: «Остановись… остановись… остановись…»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
