и даже утратив всякую способность удивляться.
Я уже тогда знал, как знаю и теперь, что мы — участники великой драмы в постановке судьбы, все роли уже расписаны, остается их сыграть: проложена и тропа, мы должны лишь пройти ее до конца, пока еще неведомого. Преодолены все ужасы и сомнения; надежда растворилась в полной уверенности; сбылись пророческие видения той памятной ночи, и жалкое, казалось бы, семя обещания, посеянное ушедшей, невидимое все эти мучительные, бесплодные годы, вдруг проросло пышным всходом.
Мы уже не испытывали прежнего страха, даже когда с зарей поднялся ревущий ветер и, спускаясь, мы на каждом шагу рисковали жизнью; даже когда час за часом, оглохнув и ослепнув, пробивались через беспрестанно налетающие вихри бурана. Ибо мы знали, что наши жизни в безопасности. Мы ничего не видели и не слышали, но у нас была проводница. Держась за яка, мы спускались все ниже и ниже, и, несмотря на бушующую метель и мрак, его безошибочный инстинкт привел нас невредимыми к дверям монастыря, где старый настоятель радостно обнял нас, а монахи вознесли благодарственные молитвы. Они были уверены, что мы погибли. Еще ни один человек не уцелел, сказали они, в такую ужасную ночь.
Была только еще середина зимы, нам предстояли нестерпимо долгие месяцы ожидания. В руках у нас находился ключ, там, среди гор, была дверь, но мы еще не могли вставить ключ в замок. Между нами лежала пустыня в высоких волнах снега, и до весны нечего было и думать о переходе через нее. Мы сидели в монастыре и приучали свои сердца к терпению.
Но весна в конце концов забредает и в эти глухие места Центральной Азии. Однажды вечером холод смягчился, ночью было всего несколько градусов мороза; сгустились тучи, но утром из них пошел уже не снег, а дождь, и старые монахи стали готовить свои земледельческие орудия, они сказали, что время сева вот-вот наступит. Три дня беспрерывно лило, и снега растаяли у нас на глазах. На четвертый с гор побежали потоки воды; бурая пустыня обнажилась, хотя и не надолго; через неделю она покрылась цветочным ковром. Пришла пора отправляться в путь.
— Куда вы идете? Куда вы идете? — в замешательстве спросил старый настоятель. — Чем вам здесь плохо? Вы же продвинулись далеко вперед по Пути; это видно по вашим благочестивым беседам. Все, что у нас есть, принадлежит и вам. Почему же вы нас покидаете?
— Мы странники, — отвечали мы, — и, если видим перед собой горы, непременно должны их пересечь.
Куен проницательно посмотрел на нас и спросил:
— Что вы там ищете, за горами? И приобретете ли вы святую заслугу, братья мои, если будете скрывать правду от старика, ведь подобные умолчания отделены от лжи всего лишь на величину ячменного зерна. Скажи же мне, чтобы я, по крайней мере, мог за вас молиться.
— Святой настоятель, — сказал я, — недавно в библиотеке ты сделал нам одно признание.
— Не напоминай, — сказал он, поднимая руки. — Зачем ты меня мучаешь?
— Ничто не может быть дальше от нашего намерения, о добрейший друг, святой праведник, — ответил я. — Но история, которую ты рассказывал, тесно переплетена с историей нашей жизни, где важную роль играет та же самая жрица.
— Продолжай, — сказал он, сильно заинтересованный.
Мой рассказ длился более часа, и все это время, сидя напротив нас, он молча поводил головой, как черепаха. Но вот мой рассказ подошел к концу.
— Ну а теперь, — сказал я, — пусть светильник твоей мудрости рассеет мрак незнания. Не удивлен ли ты, не считаешь ли нас лжецами?
— О братья из великого монастыря, называемого Миром, — с обычным своим хихиканьем ответил Куен, — с какой стати мне считать вас лжецами; с первого же взгляда я понял, что вы люди честные и правдивые. И чему я должен удивляться: ведь вы только соприкоснулись с тем, что нам уже известно много-много веков.
Эта женщина показала вам в видении наш монастырь и привела сюда, откуда можно добраться до гор, где, как вы полагаете, Она возродилась. Почему бы и нет? Для тех, кто познал Высшую Истину, нет ничего невозможного, хотя то, что ее последняя жизнь так затянулась, странно и противоречит опыту. Не сомневаюсь, там вы ее найдете; не сомневаюсь также, что ее духовная суть — та же самая, что некогда ввела меня в грех.
Но думать, что она бессмертна, — заблуждение: на свете нет ничего бессмертного. Именно гордыня или, если хотите, величие мешает ей приблизиться к Нирване. Но ее гордыня будет усмирена, как уже бывало не раз; чело ее величия припорошит прах перемен и смерти, а грешный дух очистится печалями и разлуками. О брат Лео, если ты и обретешь ее, то лишь для того, чтобы потерять; и тогда тебе вновь придется карабкаться по лестнице. Брат Холли, для тебя, как и для меня, потеря есть единственное приобретение, ибо избавляет от мучительной скорби. Оставайтесь же здесь и молитесь вместе со мной. Зачем биться лбом о скалу? Зачем лить воду в треснутый кувшин, она все равно уйдет в песок бесполезного опыта, тщетно расточится, так и не утолив жажду.
— Вода оплодотворяет песок, — ответил я. — Где вода, там и жизнь, а печаль — это семя радости.
— Любовь — закон жизни, — вмешался Лео. — Без любви нет и жизни. Я ищу любовь, чтобы продолжать жить, и верю, что все это предназначено для неведомой нам цели. Судьба повелевает — я подчиняюсь ее велению.
— И тем оттягиваешь свое конечное избавление. Но не буду спорить с тобой, брат, ибо ты должен идти своей собственной дорогой. Вспомни о том, что эта женщина, проповедница ложной веры, навлекла на тебя в прошлом. В одном из своих существований ты был, как я слышал, жрецом богини Природы по имени Исида, дал обет верности ей — и только ей. Какая-то женщина соблазнила тебя — и ты бежал вместе с ней. И что же? Преданная тобой богиня — или если не сама богиня, то ее Посланница, которая вкусила от ее мудрости и стала орудием возмездия, — убила тебя. С помощью усвоенной ею мудрости эта Посланница — будь она женщина или дух — отсрочила свою смерть, потому что полюбила тебя, и продолжала жить, ожидая, когда ты возродишься и отыщешь ее, хотя
