Было, впрочем, еще два лица, которых Александр I счел нужным поставить в известность о документальном оформлении своего намерения сделать Николая наследником престола. Первым был брат Александры Федоровны, прусский принц Фридрих-Вильгельм-Людвиг (будущий германский император Вильгельм I), приезжавший в 1823 году в Россию. Он писал впоследствии: «Один я, по особому доверию ко мне императора Александра, знал об отречении великого князя Константина в пользу Николая. Сообщение это было сделано мне в Гатчине в половине октября 1823 года». Вернувшись в Берлин, принц «доложил об этом королю, к его, короля, величайшему изумлению. Кроме него, никто об этом не слышал от меня ни единого слова». Вторым был принц Оранский (впоследствии нидерландский король Вильгельм II), посетивший Петербург весной 1825 года. М. А. Корф писал: «Государь поверил и ему свое желание сойти с престола. Принц ужаснулся. В порыве пламенного сердца он старался доказать, сперва на словах, потом даже письменно, как пагубно было бы для России осуществление такого намерения. „…“ Александр выслушал милостиво все возражения и — остался непреклонен». Интересно, что, по словам Корфа, принц был связан «особенною дружбою с великим князем Николаем Павловичем». Несмотря на всю конфиденциальность, новость эта появилась даже в печатном издании — в прусском придворном календаре на 1825 г. Николай Павлович был показан наследником российского престола.
Попробуем теперь представить себе психологическое состояние Николая Павловича в течение последовавших двух лет. Ему уже известно, что вследствие отказа брата Константина царствовать он, Николай, должен в будущем занять российский престол — то ли в результате отречения Александра (о котором вопрос более никогда не поднимался), то ли после кончины старшего брата, еще, скорее всего, весьма отдаленной (заметим также, что в 1825 г. императору было 46 лет и ничто не предвещало краткости оставшихся ему лет жизни). Однако все это продолжает оставаться семейной тайной, и в глазах общества наследником престола, цесаревичем со всеми полагающимися регалиями является Константин. А Николай — по-прежнему всего лишь один из двух младших великих князей, командир бригады. И это поле деятельности, так радовавшее его сперва, уже не может соответствовать его естественным в такой ситуации амбициям. Об этом свидетельствует, в частности, запись в дневнике А. С. Меншикова от 15 ноября 1823 г., передающая рассказ А. Ф. Орлова. Когда Орлов сказал Николаю, своему близкому другу, что «ему хотелось бы отделаться от командования бригадой, Николай Павлович покраснел и воскликнул: „Ты — Алексей Федорович Орлов а я — Николай Павлович, между нами есть разница, и ежели тебе тошна бригада, каково же мне командовать бригадою, имея под своим начальством инженерный корпус с правом утверждать уголовные приговоры до полковника!“ Но дело, конечно, было не только в острой реакции на свое положение вообще и скрытой от всех его двусмысленности.
В феврале 1825 года Николай был наконец назначен командиром 1 -й гвардейской дивизии. Но это недостаточно меняло дело. Он не был даже сделан членом Государственного совета. Может быть, такая ситуация отчасти объясняет неуравновешенность великого князя, делавшую его все менее популярным в гвардии. Но, несомненно, причины этой непопулярности были глубже и коренились в чертах личности. Декабрист В. И. Штейнгейль в своих «Записках о восстании» передавал слова профессора А. Ф. Мерзлякова, выпукло рисующие эти черты. Когда в Москве начали циркулировать слухи о состоявшемся отречении Константина и секретном назначении наследником престола Николая, Штейнгейль беседовал на эту тему с Мерзляковым. «Когда разнесся этот слух по Москве, — говорил Алексей Федорович, — случилось у меня быть Жуковскому; я его спросил: „Скажи, пожалуй, ты близкий человек — чего нам ждать от этой перемены?“ „Суди сам, — отвечал Василий Андреевич, — я никогда не видал книги в его руках; единственное занятие — фрунт и солдаты“. „Вообще в это время, — пишет дальше Штейнгейль, — великий князь не имел приверженцев“. Профессор Военной академии генерал А. Э. Циммерман так характеризовал Николая Павловича: „Главным пороком его, конечно, была шагистика „…“, неудержимая детская страсть играть в солдатики. Он бывал несправедлив, мелок, придирчив „…“, за какие-нибудь фронтовые ошибки не щадил в таких случаях ни заслуг, ни лет“.
Декабрист А. М. Булатов в письме из крепости к великому князю Михаилу Павловичу так объяснял непопулярность его брата Николая в обществе: «На стороне ныне царствующего императора была весьма малая часть. Причины нелюбви к государю находили разные: говорили, что он зол, мстителен, скуп; военные недовольны частыми учениями и неприятностями по службе; более же всего боялись, что граф Алексей Андреевич (Аракчеев) останется в своей силе». Очень близок к этому отзыв другого декабриста, Г. С. Батенькова. Он показывал на следствии: «Против особы нынешнего государя я имел предубеждение по отзывам молодых офицеров, кои считали Его Величество весьма пристрастным к фрунту, строгим за все мелочи и нрава мстительного».
Подобная репутация потенциального императора оказала решающее влияние на события, развернувшиеся после смерти Александра I, и на поведение самого Николая. Как рассказывал в своих мемуарах тот же Штейнгейль, «если прямо не присягнули Николаю Павловичу, то причиною тому Милорадович, который предупредил великого князя, что не отвечает за спокойствие столицы по той ненависти, какую к нему питает гвардия». Перейдем, однако, к самим этим событиям.
Междуцарствие
Известие, что Александр I умирает, получили в Петербурге 25 ноября около четырех часов дня четыре лица.
Это были: статс-секретарь вдовствующей императрицы Марии Федоровны Г. И. Вилламов, председатель Государственного совета князь П. В. Лопухин, петербургский генерал-губернатор граф М. А. Милорадович и дежурный генерал Главного штаба А. Н. Потапов. На состоявшемся вслед за этим совещании Милорадовича, Потапова, командующего гвардией Воинова и начальника штаба Гвардейского корпуса генерала Нейдгардта было решено держать это известие пока в тайне. Вечером того же дня Милорадович сообщил Николаю Павловичу о близкой смерти императора. Последний вспоминал потом: «25-го ноября вечером, часов в шесть, я играл с детьми, у которых были гости. Как вдруг пришли мне сказать, что военный генерал-губернатор граф Милорадович ко мне приехал. Я сейчас пошел к нему и застал его в приемной комнате с платком в руке и в слезах; взглянув на него, я ужаснулся и спросил: „Что это, Михаил Андреевич, что случилось?“ Он мне отвечал: „Ужасное известие“. Я ввел его в кабинет, и тут он, зарыдав, отдал мне письмо от князя Волконского и Дибича, говоря: „Император умирает, остается лишь слабая надежда“. У меня ноги подкосились; я сел и прочел письмо, где говорилось, что хотя не потеряна всякая надежда, но что государь очень плох».
Вечером после описанного разговора Николай поехал в Зимний дворец, где застал Марию Федоровну в «ужасных терзаниях». Именно здесь, по его словам, он впервые узнал, что Константин окончательно отказался от короны и что существуют официальные акты, передающие русский престол ему, Николаю.
В официальной записке, составленной позже для цесаревича Константина по приказанию Николая, говорилось: «Его Императорское Высочество, граф Милорадович и генерал Воинов приступили к совещанию, какие бы нужно принять меры, если бы, чего Боже сохрани, получено было известие о кончине возлюбленного монарха. Тогда Его Императорское Высочество предложил свое мнение, дабы в одно время при объявлении о сей неизречимой потере провозгласить и восшедшего на престол императора, и что он первый присягнет старшему своему брату, как законному наследнику престола».
Однако в действительности все было не совсем так, и эта записка призвана была не столько прояснить истинное положение дел, сколько скрыть его. Ф. П. Опочинин, бывший адъютант Константина, человек вполне осведомленный, рассказал декабристу С. П. Трубецкому, как на самом деле протекала эта беседа генералов с великим князем Николаем Павловичем. Когда последний заявил Милорадовичу и Воинову о своем праве на престол и намерении его занять, рассказывал в своих мемуарах Трубецкой, «граф Милорадович ответил наотрез, что великий князь Николай Павлович не может и не должен никак надеяться наследовать брату своему Александру в случае его смерти; что законы империи не дозволяют государю располагать престолом по завещанию, что притом завещание Александра известно только некоторым лицам и неизвестно в народе: что отречение Константина также не явное и осталось необнародованным; что император Александр, если хотел, чтобы Николай наследовал после него престол, должен был обнародовать при жизни своей волю свою и согласие на нее Константина; что ни народ, ни войско не поймет отречения и припишет все измене, тем более что ни государя самого, ни наследника по первородству нет в столице, но оба были в отсутствии; что, наконец, гвардия решительно откажется принести Николаю присягу в таких обстоятельствах, и неминуемым затем последствием будет возмущение. Совещание продолжалось до двух часов ночи. Великий князь доказывал свои права, но граф Милорадович их признать не хотел и отказал в своем содействии». С этого момента одним из главных действующих лиц междуцарствия стал М. А. Милорадович.
