9.
Вот и все. "Концы" сошлись, и я могу закрыть папку, которая все это время пополнялась материалами расследования. Закрыть, завязать и поставить на полку, чтобы больше к ней не возвращаться. Теперь она ни для кого не представляет интереса. Для меня - потому что я получил ответы на все интересующие вопросы и эти ответы я направляю следом за статьей в Прокуратуру РСФСР. Для других - потому что в ней нет ничего, чего нельзя было бы увидеть в протоколах следствия, показаниях свидетелей, в копиях финансовых документов и в актах ревизий. Разве что записи бесед с потерпевшими. Но то, что они рассказывали мне, они говорили и на следствии, и на суде. При желании все это можно найти, сличить, проверить. Вот почему это расследование с самого начала я окрестил для себя "напрасным детективом": его мог выполнить любой честный человек, который проявил хотя бы малейший интерес к делу и располагал двумя свободными неделями времени. Даже еще меньше.
Ну а мораль?
Перефразируя известный анекдот, могу сказать твердо: морали нет. Любая "охота на ведьм" аморальна, как и все, что с ней связано. Она несет растление обществу, потому что подрывает веру в законность и справедливость, извращает основные идеи, на которых строятся отношения людей и основы государственного устройства. Опасность эта страшнее, чем рак, инфаркты и СПИД, потому что, попирая закон, выступает под маской его строжайшего соблюдения; уничтожая человека как личность, заставляя клеветать на честных людей - провозглашает своим принципом гуманизм; глумясь над обществом - размахивает лозунгами демократии. Так поступал национал-социализм в Германии, так поступали Сталин и его подручные у нас. Больше всего, пожалуй, меня потряс отмеченный в приговоре Гитермана факт, что в процессе следствия "под воздействием следователя и оперативных работников" подследственный возвел на себя самооговор. И это не вызвало протеста, частного определения в адрес работников ОБХСС, как если бы то было не экстраординарным случаем, ставящим под сомнение результаты всего следствия, требующим немедленного отстранения его работников, а обычным, заурядным делом. Впрочем, ведь и практика инквизиции ужасала людей только на первых порах. Потом привыкли и удивлялись: а как же без костра? Ведьмы же!..
"Охота на ведьм" создает не только миф о "ведьмах" - она превращает окружающих в оборотней.
Не случайно на протяжении всего расследования я задавал себе вопрос: как это все могло произойти? Как могло случиться, что по меньшей мере в двух случаях - Стрелкова и Коваленко - "народный" суд отказался принимать во внимание мнение народа, коллектива трудящихся? Суд над председателем колхоза, вопреки мнению и желанию всего коллектива, оказывался как бы судом над самим народом. Получалось, что все эти дела действительно были направлены против тех демократических, преобразований в нашей жизни, против той перестройки общества и экономики, которая в 1985 году только началась. Это был поход всего отжившего, консервативного, враждебного духу нашего общества против самого общества, его живых и здоровых сил.
В какой-то момент я понял, что все это уже было, я с этим сталкивался и что именно в этом заключался основной конфликт в системе МРКС и "Севрыбы", вокруг которого все эти годы кипела борьба. Кто для кого: колхозы - для МРКС и "Севрыбы", или, наоборот, МРКС и "Севрыба" являются условиями развития рыболовецких колхозов? Что главное - план или человек? Базис - или поднявшаяся над ним и горделиво возомнившая себя самостоятельной надстройка? Человек - или его тень, зафиксированная параграфами законов и постановлений? Совсем не напрасно я задавал вопрос Голубеву, а прежде - Гитерману и Егорову: что будет делать РКС, если колхозы от него откажутся? Ведь РКС - всего лишь выборная организация, созданная для оказания помощи колхозам, однако самостоятельного значения не имеющая и существующая на деньги, которые она забирает у колхозов.
Выборная!
А если не выберут? Если колхозы решат, что прекрасно без нее обойдутся, создав свою межколхозную кооперацию с маленьким управленческим аппаратом, который не станет требовать отчета с председателей, а сам будет отчитываться перед колхозами в каждом своем шаге? И тогда не нужен ни председатель, ни заместитель, ни весь аппарат РКС, который считает себя хозяином над колхозами и колхозниками...
Не так ли произошло у нас и с другими службами общества, созданными для людей? Но они, будучи тенью общества, возомнили себя его хозяевами. А ведь, по существу, каждый из чиновников любого департамента, да и департамент в целом - не что иное, как нос, сбежавший от гоголевского майора Ковалева, возомнивший себя субъектом, нахватавший чинов и знаков отличия вплоть до генеральской ленты и даже выписавший сам себе подорожную за границу... Только вот где найти того будочника, который, проявив бдительность и инициативу, признал бы самозванца, укоротил его и вернул на подобающее ему место?!
ТЕТРАДЬ ЧЕТВЕРТАЯ,
1987 год.
Последняя тропа
1.
Поначалу медведь был один. Он вышел на прибрежный песок за Индерой и шел туда же, куда шли и мы,- на восток. Следы были свежими, и, поднимаясь на очередной мысок, мы присматривались: не догоняем ли ненароком наш косолапый авангард?
Потом, приглядевшись, я понял, что опасения напрасны. От медведя нас отделяли не сотни метров, а три-четыре часа пути, во время которых прилив сменился далеко зашедшим отливом: кое-где следы были замыты волнами, а это означало, что зверь вышел на берег, когда прилив еще не достиг своего апогея. Сейчас море плескалось по меньшей мере в миле от нас.
Потом рядом с первым следом появился еще один, затем - сразу два, и тогда я сбился со счета. Медведи заходили в воду, волокли на берег дохлого морского зайца или нерпу, возились друг с другом, просто сидели на песке, наблюдая за морем... Настоящее медвежье царство!
Густое чернолесье подходит здесь к самой кромке берега. За лесом, по верхушкам поднимающихся деревьев, я угадываю гряды морских террас, на которые мы с Георги собирались выйти. Я знаю об их существовании, потому что в предыдущие годы не раз разглядывал их с самолета. Террасы высоко подняты над морем, на них лежат мокрые тундры, уходящие в глубь полуострова,- болота с перелесками, поражающие глаз ржаво-красными спиралями "грядово-мочажинного комплекса", как именуют такой пейзаж географы и болотоведы. Но меня влекут не они, а многочисленные песчаные выдувы на краю террас, почти такие же, как те, что мы встречаем на берегу моря. В тех, далеких, с самолета мне удавалось иногда разглядеть черные кучки камней, оставшиеся от древних очагов, и белые россыпи кварцевых отщепов - "визитные карточки" первобытных обитателей здешних мест, отмечающие их летние стойбища.
По этим выдувам не прошел еще ни один археолог. И хотя я заранее могу сказать, что именно можно там найти и как это будет выглядеть, страсть первопроходца нет-нет, а дает о себе знать. Георги давно подбивал меня совершить такое путешествие по Берегу. И вот мы идем с ним по старой поморской тропе, по которой я еще не ходил: этот отрезок побережья всегда оставался за пределами моих маршрутов.
Удивительно, как густо был заселен Берег в прошлом! На восток от Стрельны и далее до Пулоньги, проводя разведку, я находил следы древних стойбищ иногда по два на километр берега, почти так же густо, как еще недавно стояли здесь тоневые избы. И те, и другие оказывались примерно на одних и тех же местах, только поморские избы стояли на современном берегу моря, а стойбища охотников и рыболовов древности - на когда-то бывшем.
Те стойбища, мимо которых мы идем сейчас, лежат от моря в двух-трех километрах, но мы отказались от надежды к ним подняться. С одной стороны, останавливают медведи, с которыми нам, безоружным, совсем не хочется встречаться в чащобе чернолесья; с другой - солнце и разъярившаяся мошка, которые вот уже второй день с нарастающей скоростью гонят нас на восток. После стужи яростного циклона, хлеставшего в первой половине июля по Берегу дождем и снегом, на Заполярье обрушилась тропическая жара. Ветра нет. Откатившееся с отливом море лежит в стороне слепящей стеклянной гладью, отражая безжалостно жгущее солнце. Между нами и морем - мерцающий лужами мокрый песок осушки, на далекой кромке которого чернеют силуэты диких оленей. Их тоже прогнали с берега мошка и страх перед медведями.
Второй день мы идем по пустынному берегу и на каждом шагу натыкаемся на свидетельства бывшей здесь некогда жизни. Как знакомы эти горькие приметы времени! Нижние венцы от срубов, чуть видные из-под песка и зарослей серо-зеленой осоки, повалившиеся сушила для сетей, утонувшие в песке карбасы, остатки воротов,- вот она, наша собственная "Атлантида", трагическая летопись последних десятилетий, потому что не по своей воле всякий раз уходили поморы от построенной ими избы, от уловистого места, от заботливо расчищаемых поколениями рыбаков пожней.
