Не хватало еще потерять лучшую экономку на Беверли-Хиллз! Выключив телевизор, она проводила все еще надутую мать наверх и, добравшись до лестничной площадки, мельком взглянула на себя в зеркало. Что за странное зрелище: высокая худая дочь и кругленький уютный шарик-мать. Непонятные законы наследственности – три женщины, в жилах которых течет родственная кровь, живут в одном доме, дышат одним воздухом, едят одинаковую пищу, но жир словно тает на костях бабушки и внучки, благополучно оседая на матери. Бедняжка Банни!
ГЛАВА 69
Прошло шесть недель с тех пор, как Леверн начала курс лечения у доктора Гровер, и, хотя слабость и боль не отступали, она к удивлению окружающих, не поддалась болезни. Каждое утро она стаскивала изнуренное тело с постели, одевалась, натягивала парик на лысый череп, пудрилась, подкрашивалась, приклеивала накладные ресницы к тому, что когда-то было ее лицом, а теперь выглядело маской смерти, и, опираясь на руку Кларка, спускалась вниз.
По настоянию матери Банни каждое утро будили, одевали и усаживали за стол. После еды – Леверн делала несколько глотков и строго отмеряла порции дочери – женщины рука об руку направлялись в солярий. Кларк ставил для них старые пластинки; сидя рядом на диване, мать и дочь о чем-то беседовали до самого обеда. Каждый день приходила медсестра, осмотреть Леверн и сделать уколы, чтобы помочь дотянуть до вечера.
Хотя курсы химио– и лазеротерапии были закончены, доктор Гровер предложила еще несколько экспериментальных средств лечения, и Леверн немедленно согласилась. Ей отчаянно хотелось дожить до премьеры «Пришельца». После просмотра чернового варианта она стремилась только дотянуть до того дня, когда фильм выйдет на экраны и зрители вновь по достоинству оценят талант дочери. Каждый день звонила Хилда и сообщала о том, как продвигается работа над монтажом и в каком состоянии находится рекламная кампания.
Челси теперь бывала дома только по вечерам. Она начала работать в «Тенейджерс», и дел было столько, что она зачастую приезжала, когда мать и бабушка спали… благодаря достижениям современной медицины. Девушку мучили угрызения совести – ведь она почти не видела родных, но атмосфера, царившая в доме, угнетала, и лишь на работе она могла дышать свободно.
Мастерская уже действовала полным ходом, и первые модели Челси – браслет и медальон с розочками выставлены на продажу в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе. Оба комплекта были проданы в течение недели. Джонатан решил отпраздновать это событие и пригласил Челси поужинать в «Уиндзоре». Хотя девушка чувствовала себя виноватой из-за того, что развлекается, когда нужна родным, все же решила, что свидание это чисто деловое, и приняла приглашение.
За бокалом редерера Джонатан объявил, что Совет согласился с требованием Челси увеличить количество мастеров, и он попросил Денниса Петалски нанять еще двух итальянских ювелиров, чтобы ускорить выполнение заказов.
– При одном условии, дорогая, – предупредил он.
– Каком именно? – спросила Челси, едва сдерживая улыбку, отчего ямочки на щеках прорезались глубже.
– Вы слишком много трудитесь в мастерской. Мы хотим видеть вас только за чертежной доской! – хмыкнул Джонатан, кладя руку на ее ладонь.
Челси перевела взгляд с длинных тонких пальцев, украшенных изящным кольцом-печаткой, на лицо, ставшее таким близким за последнее время. Как ей нравилось работать с Джонатаном, умным, спокойным, рассудительным, все понимающим.
К Кореллу можно обратиться за помощью в любой беде, и он всегда найдет решение.
– Джонатан, почему с вами я чувствую себя так, будто погружаюсь в океан умиротворения? Вы заставляете поверить в то, что на свете всего можно достичь!
Джонатан тихо рассмеялся и отнял руку.
– Так оно и есть, особенно когда вы молоды, дорогая, но для тех, кто доигрывает третий акт на жизненной сцене, увы, выбор весьма ограничен.
– Не говорите так. Вы обладаете самым юным и энергичным умом, какой я только встречала!
– Ну да, ум… конечно… – с сожалением вздохнул Корелл.
– Не могу передать, как много значит для меня «Тенейджерс»! Не уверена, что смогла бы перенести все эти ужасные события… если бы не вы и не работа.
– Как поживает ваша мать? Челси покачала головой.
– Трудно сказать. Ушла в себя, все время молчит. Правда, Каталина, наша экономка, утверждает, что она слышала, как мама разговаривает с бабушкой… но мне и слова не сказала. В прошлый уик-энд я хотела повезти ее на прогулку, но бабушка запретила, и думаю, она права.
– Но почему? Она неделями не выходит из дома!
– Бабушка боится, что кто-нибудь увидит ее и сделает снимок… а мама… очень поправилась.
– И это тревожит вашу бабушку.
– Обычно да, но теперь, она, кажется, совсем не волнуется, хотя еду запирают и маме не дают много есть. Но я не хочу говорить об этом… Почему-то тоже толстею. С тех пор, как начала работать, аппетит просто чудовищный!
– Надеюсь, это потому, что вам у нас нравится.
– Должно быть, – улыбнулась девушка.
Когда Челси вернулась домой, в комнатах царила тишина. Взяв со стола почту, она на цыпочках поднялась по лестнице. Среди писем было одно с гербом Эшфордов на конверте, и Челси поспешно разорвала его, разочарованная тем, что почерк явно не Уилса:
«Дорогая Челси!
Уилс был очень занят, и попросил меня написать тебе и сообщить, что отец неожиданно умер две недели назад от сердечного приступа. Мы благодарим Бога, что он не страдал, хотя трудно перенести эту потерю. Отец был необыкновенным человеком, добрым, любящим и благородным. Без него наша жизнь никогда уже не будет такой, как прежде.
Титул отца перешел к Уилсу и он принял на себя нелегкие обязанности с обычными присущими ему тактом и мужеством. Он просил передать также, что по-прежнему любит тебя и напишет, когда обстановка немного прояснится, хотя думаю, что для этого потребуется немало времени.
Надеюсь, ты и твоя семья с честью выдержали пагубные последствия ужасного убийства, случившегося в вашем доме. Бульварные газетчики не преминули расписать неприятные подробности и даже позволили себе грязные намеки по адресу твоей матери, считавшейся здесь весьма известной актрисой. Представляю, как тяжело тебе приходится. Думаю, если бы моя семья была замешана в подобном грязном скандале, я вряд ли смогла бы это перенести.
Любящая тебя Маргарет».
Ошеломленная, Челси словно в полусне уронила письмо и рухнула на кровать. Слабая, еле теплившаяся надежда на то, что когда-нибудь обстоятельства изменятся и она все-таки сможет выйти за Уилса и стать хозяйкой Эшфорд-Холла, была раздавлена этим клочком бумаги, исписанным изящным почерком. Маргарет постаралась объяснить Челси, что та запачкана «скандалом», «грязными намеками» и «убийством». Слова будто хлестали по лицу, обжигая кипятком. Маргарет дала понять вежливо, тактично, в типично английском стиле, что Челси лучше держаться подальше от ее брата. Теперь Уилс стал графом, и в его жизни нет места для какой-то американки и ее голливудской семейки. Охваченная болью и гневом на несправедливость судьбы, отнимающей у людей право любить друг друга, Челси зарылась лицом в подушку. Может, если выплакаться хорошенько, станет легче? Она пыталась дать волю слезам, выдавить из глаз хоть каплю влаги… Бесполезно. Глаза оставались сухими, словно пустыня под августовским солнцем. Что это с ней? Почему она не в силах даже заплакать?
