был только рад подчиниться. Сладко, тягуче приник к ее губам, чуть пошевелил бедрами, проверяя, не причинит ли новой боли. Но Катя лишь чувственно выдохнула ему в губы.
— И еще немножко, — куда ниже обычного произнесла она — и, кажется, напросилась. Рома отодвинулся и снова вошел на всю длину — пока еще медленно, старательно аккуратно, но слишком хорошо понимая, что надолго его не хватит. Не тот опыт. И не та девчонка, перед которой можно устоять.
— Так, Кать? — с трудом сглотнув, поинтересовался он. Она судорожно кивнула и распахнула просяще потемневшие глаза.
— Еще, Ром! Пожалуйста…
Больше выдержки не хватило. Он задвигался жадно, глубоко, едва обращая внимание на впивающиеся в плечи Катюхины ногти, зато отлично чувствуя, как она приподнимается к нему, как жарко принимает его, как между протяжными, похожими на стоны вдохами, бормочет «еще», «еще»…
Достало ли ей его «еще», Рома не знал. Но запер Катюху в самый крепкие свои объятия и, все еще не расчухавшись, выдохнул:
— Я тебя люблю!
Катя словно бы всхлипнула, а потом несколько раз горячо поцеловала его в плечо.
— Ромка!.. — осипло выговорила она. — Как ты всегда умудряешься сказать то, что я хочу услышать? Я же сама не знаю, что мне надо. А ты знаешь. И не жадничаешь.
Рома усмехнулся, хотя, кажется, немного неестественно. Но где тут взяться естественности, когда в груди стучало так, что мешало дышать, а все тело до самых ступней ощущало собой Катюхин жар и не могло им насытиться?
— Я вообще не жадный парень, если ты еще не заметила, — хвастливо сообщил он и несколько раз коротко поцеловал истерзанные Катюхины губы. Кажется, в этот момент он должен был трястись в маршрутке и придумывать, что сказать Сорокиной при встрече, чтобы не оказаться с ходу за бортом.
Кажется, «за бортом» в ближайшем будущем ему не грозило.
— Заметила, — счастливо заулыбалась и Катюха. — Последнюю шоколадку мне отдал. По-моему, именно тогда я в тебя и влюбилась.
Рома снова усмехнулся — теперь уже более спокойно.
— Надо прикупить шоколада, — чуть вызывающе заметил он. — И наварить из него приворотного зелья по проверенному рецепту.
Катя качнула головой и потерлась носом о его нос.
— Ты сам — лучшее приворотное зелье, — сообщила она и сладко потянулась прямо вдоль него. — Ты потрясающий, Давыдов! Просто бессовестно потрясающий.
Он самодовольно хмыкнул, однако скулы у него предсказуемо заалели, и Катя удовлетворенно погладила его по щеке. Он перехватил ее руку и прижался к ладони губами. Катя сладко вздохнула и закрыла глаза от удовольствия.
В комнате стояла совершенно удивительная тишина, и только дождь стучал по подоконнику. Кажется, Рома с сегодняшнего дня полюбит дождь.
Он погладил еще пальцами Катину ладонь, а потом зацепился взглядом за знакомый оранжевый браслет на ее запястье. Не хотелось нарушать такое необыкновенное умиротворение, но любопытство оказалось сильнее.
— Кать, — протянул ее имя Рома. — Ты в хиппи подалась?
Она открыла один глаз и тут же вспыхнула, поняв, к чему относится его вопрос. И отступать было некуда.
— Не смей смеяться надо мной, Давыдов! — приказала она и отвела взгляд. — Я же над тобой не смеялась!
Он провел по браслету пальцем. Лицо у Катюхи было слишком серьезным, чтобы продолжать упражняться в остроумии.
— Обещание? — уточнил он, не собираясь выяснять, какое именно. Однако Катя неожиданно с силой сжала его руку и резко вздохнула.
— Обещание, — подтвердила она. — Что верну тебя. Ты был прав: отлично стимулирует.
Она вызывающе уставилась на Ромку, вдруг смертельно испугавшись в ответ остроты о том, что ей придется носить этот браслет до старости. И никакие недавние признания не успокаивали замершее сердце. Все-таки она так жестоко обидела Ромку, что он может и не простить.
Он одним резким движением разорвал браслет и сжал его в кулаке. Ошеломленная, Катя перехватила его руку и умоляюще воззрилась на него. Рома повел плечами.
— Что? Вернула же — можно снимать.
— Точно вернула? — потребовала подтверждение Катя. Рома улыбнулся и поцеловал ее в губы.
— Абсолютно, — весело сказал он, однако тут же поцеловал Катю куда более долгим и непростым поцелуем. Катя приникла к нему всем телом, понимая, что пришло время разговоров, и Рома начал первым: — Теперь рассказывай, что там не так с Бессоновой? Мы с ней расстались черт знает когда и ни разу даже не заикались о любви.
Катя вздохнула. Рассказывать о собственной дурости сейчас, когда от ее признаний и извинений как будто бы уже не зависела судьба, было не в пример сложнее, но, наверное, еще более необходимо. И Катя рассказала. Положив Ромкину ладонь себе под щеку, мужественно выдерживая его недоуменный взгляд и ни словом не приукрашивая ни своей неуместной ревности, ни столь же неуместных сомнений в Ромкиной честности. И чем больше говорила, тем сильнее убеждалась в том, что никогда больше не позволит себе ни того ни другого. В Ромке нельзя сомневаться. Он не способен на предательство.
И его первые же слова подтвердили этот вывод.
— Катька, прости! — с горечью проговорил он и, прижав Катю к себе, уткнулся лицом ей в волосы. — У меня просто настроение хорошее было — мы в кино с тобой собирались. Я с тобой вообще себя не узнаю, все время на ребячество тянет. Хочется лихим гусаром перед тобой казаться, чтобы ты…
— Ахала и глаза закатывала от восхищения? — поддержала его Катя шуткой, чувствуя, как сложно даются Ромке эти признания. Поцеловала благодарно его в шею, а потом ущипнула весело за бок. — Я так и делаю, Давыдов, даже если не показываю этого. Но признания в любви отныне хочу слышать только в свой адрес! Даже шуточные!
— Согласен, — усмехнулся Рома и повел дорожку поцелуев от ее макушки через висок и щеку к губам. Однако в последнюю секунду остановился. — Но и ты мне пообещай…
— Больше никогда, Ром! — выдохнула Катя и порывисто обхватила
