«Завтра же пойду к ней», — решил он.
Когда супруги остались одни, Мадлена засмеялась веселым искренним смехом и, внимательно посмотрев на него, спросила:
— Тебе известно, что госпожа Вальтер от тебя без ума?
— Да будет тебе! — с недоверием в голосе проговорил он.
— Да, да, уверяю тебя; из ее слов я заключила, что она от тебя в диком восторге. Как это на нее непохоже! Она бы хотела, чтобы у ее дочерей были такие мужья, как ты!.. К счастью, все это для нее самой уже не опасно.
Он не понял, что она хотела этим сказать.
— Что значит — не опасно?
— О, госпожа Вальтер ни разу в жизни не подала повода для сплетен, — понимаешь? — ни разу, ни разу! — тоном женщины, отвечающей за свои слова, воскликнула Мадлена. — Она ведет себя безукоризненно во всех отношениях. Мужа ее ты знаешь не хуже меня. Но она — это другое дело. Между прочим, она очень страдала от того, что вышла замуж за еврея, но осталась ему верна. Это глубоко порядочная женщина.
Дю Руа был удивлен:
— Я думал, что она тоже еврейка.
— Она? Ничего подобного. Она дама-патронесса всех благотворительных учреждений квартала Магдалины. Она даже венчалась в церкви. Не знаю только, крестился ли патрон для проформы, или же духовенство посмотрело на это сквозь пальцы.
— Так… стало быть… она в меня… влюблена? — пробормотал Жорж.
— Окончательно и бесповоротно. Если б ты был свободен, я бы тебе посоветовала просить руки… Сюзанны, — ведь правда, она лучше Розы?
— Да и мамаша еще в соку! — сказал он, покручивая усы.
Мадлена рассердилась:
— Насчет мамаши, дорогой мой, могу сказать тебе одно: сделай одолжение. Мне это не страшно. Она вышла из того возраста, когда совершают свой первый грех. Надо было раньше думать.
«Неужели я и впрямь мог бы жениться на Сюзанне!..» — говорил себе Жорж.
Затем он пожал плечами:
«А, вздор!.. Разве отец когда-нибудь согласится выдать ее за меня!»
Еще не отдавая себе отчета в том, какой ему будет от этого прок, он все же решил понаблюдать за г-жой Вальтер.
Весь вечер его томили воспоминания, нежные и в то же время будившие чувственность воспоминания о романе с Клотильдой. Ему приходили на память ее проказы, ее шаловливые ласки, их совместные похождения. «Право, она очень мила, — твердил он себе. — Да, завтра же пойду к ней».
На другой день, после завтрака, он действительно отправился на улицу Верней. Все та же горничная отворила ему дверь и с той развязностью, с какою прислуга держит себя в мещанских домах, спросила:
— Как поживаете, сударь?
— Превосходно, малютка, — ответил он и вошел в гостиную, где чья-то неопытная рука разучивала на фортепьяно гаммы. Это была Лорина. Он думал, что она бросится к нему на шею. Но она с важным видом встала, церемонно, как взрослая, поздоровалась и с достоинством удалилась.
Она держала себя как оскорбленная женщина, и это его поразило. Вошла мать. Дю Руа поцеловал ей руки.
— Как часто я думал о вас! — сказал он.
— А я — о вас, — призналась Клотильда.
Они сели. Оба улыбались, глядя друг другу в глаза, обоим хотелось поцеловаться.
— Моя дорогая, маленькая Кло, я люблю вас.
— А я — тебя.
— Значит… значит… ты на меня не очень сердилась?
— И да и нет… Мне было больно, а потом я поняла, что ты прав, и сказала себе: «Ничего! Не сегодня-завтра он ко мне вернется».
— Я боялся к тебе идти, я не знал, как ты меня примешь. Я боялся, но мне страшно хотелось прийти. Кстати, скажи, пожалуйста, что с Лориной? Она едва поздоровалась и с возмущенным видом ушла.
— Не знаю. Но с тех пор, как ты женился, с ней нельзя говорить о тебе. Право, мне кажется, что она ревнует.
— Не может быть!
— Уверяю тебя, дорогой. Она уже не называет тебя Милым другом, теперь она зовет тебя «господин Форестье».
Дю Руа покраснел.
— Дай мне губы, — придвинувшись к Клотильде, сказал он.
Она исполнила его желание.
— Где бы нам встретиться? — спросил он.
— Да… на Константинопольской.
— Как!.. Разве квартира еще не сдана?
— Нет… Я ее оставила за собой!
— Оставила за собой?
— Да, я надеялась, что ты ко мне вернешься.
Ему стало тесно в груди от внезапно наполнившей его горделивой радости. Значит, эта женщина любит его, значит, это настоящее, неизменное, глубокое чувство.
— Я тебя обожаю, — прошептал он и, помолчав, спросил: — Как поживает твой муж?
— Отлично. Он пробыл здесь месяц и только третьего дня уехал.
Дю Руа не мог удержаться от смеха:
— Как это кстати!
— Да, очень кстати! — простодушно заметила Клотильда. — Впрочем, его присутствие меня не стесняет. Ты же знаешь.
— Да, это верно. В сущности, он прекрасный человек.
— Ну, а ты? Как тебе нравится твоя новая жизнь? — спросила она.
— Так себе. Моя жена — подруга, союзница.
— И только?
— И только… А сердце…
— Понимаю. Но она мила.
— Да, но она меня не волнует. Когда же мы увидимся? — еще ближе придвинувшись к Клотильде, прошептал он.
— Ну хоть… завтра… если хочешь?
— Хорошо. Завтра в два часа?
— В два часа.
Он встал и, уже собираясь уходить, смущенно заговорил:
— Знаешь что, квартиру на Константинопольской я хочу перевести на свое имя. Непременно. Недоставало еще, чтобы ты и теперь за меня платила!
В приливе нежности Клотильда поцеловала ему руки.
— Делай как знаешь, — прошептала она. — С меня довольно, что я ее сохранила и что мы можем там видеться.
С чувством полного удовлетворения Дю Руа удалился.
Проходя мимо витрины фотографа, он увидел портрет полной женщины с большими глазами, и эта женщина напомнила ему г-жу Вальтер. «Ничего, — сказал он себе, — с ней еще можно иметь дело. Как это я до сих пор не обратил на нее внимания! Интересно знать, с каким лицом встретит она меня в четверг?»
Он шел, потирая руки от радости — радости, охватившей все его существо, радости при мысли о том, что ему всюду сопутствует удача, эгоистической радости ловкого и преуспевающего мужчины, испытывая сложное и приятное ощущение польщенного самолюбия и утоленной чувственности — ощущение, вызываемое успехом у женщин.
В четверг он спросил Мадлену:
— Ты не пойдешь на турнир к Ривалю?
— О нет. Меня туда совсем не тянет, я пойду в палату депутатов.
Погода была великолепная, и Дю Руа заехал за г-жой Вальтер в открытом экипаже.
Увидев ее, он замер от удивления, — такой молодой и красивой показалась она ему. Сквозь белые кружева, которыми был отделан корсаж ее светлого с небольшим вырезом платья, проглядывала пышная, высокая грудь. Он никогда не думал, что она может быть такой моложавой. Он нашел, что она и в самом деле весьма соблазнительна. Но во всем ее облике — облике томной, благовоспитанной дамы, добродетельной матери — было нечто такое, что не привлекало к ней нескромного взора мужчин. К тому же, обладая ясным, здравым и трезвым умом, застрахованным от крайностей, она взвешивала каждое свое слово и говорила лишь о том, что всем было давно известно и никого не могло задеть.
Сюзанна, вся в розовом, напоминала только что покрытую лаком картину Ватто,[40] а ее сестра Роза походила на гувернантку, приставленную к этой прелестной куколке.
Перед домом Риваля уже вытянулись в ряд экипажи. Дю Руа предложил своей спутнице руку, и они вошли.
Это был турнир в пользу сирот Шестого парижского округа, и в его устройстве принимали участие в качестве дам-патронесс жены сенаторов и депутатов, связанных с «Французской жизнью».
Госпожа Вальтер обещала приехать с дочерьми, но от звания дамы-патронессы отказалась: ее благотворительность не выходила за рамки, предусмотренные духовенством, и не потому, чтобы она была очень набожна, а потому, что брак с иудеем, по ее мнению, обязывал ее к известного рода религиозности, тогда как празднество, затеянное журналистом, принимало республиканскую окраску и могло произвести впечатление чего-то антиклерикального.
Уже за три недели до турнира в газетах всех направлений можно было прочитать:
«У нашего уважаемого коллеги Жака Риваля возникла столь же блестящая, сколь и благородная идея устроить в своей холостой квартире, при которой имеется прекрасный фехтовальный зал, большой турнир в пользу сирот Шестого парижского округа.
Приглашения рассылаются супругами сенаторов: г-жами Лалуань, Ремонтель и Рисолен и супругами известных депутатов: г-жами Ларош-Матье, Персероль и Фирмен. Сбор пожертвований состоится в антракте, после чего вся сумма будет немедленно вручена мэру Шестого округа или же его заместителю».
Это была грандиозная реклама, в корыстных целях изобретенная ловким журналистом.
