можете, конечно, воспользоваться каким-нибудь сымпровизированным паллиативом, но ни далеко, ни быстро лодка вас все равно не доставит. Легкий бриз, у Миллингтонского моста напоминавший дыхание, теперь превратился в упорный ветер, и, даже если бы друзья перебрались на тот берег и пошли по удобной тропе, надежды не было никакой. Возвращаться к Шипкотскому шлюзу за веслами значило терять драгоценное время. Еще раз одолжить велосипед у Берджеса было более удачным решением, но, к сожалению, Бридон, возвращаясь полем с вокзала, проколол колесо. Загнанная в угол парочка поделилась этими соображениями в выражениях, излагать кои печатно было бы довольно экстравагантно. Бридон сказал, что может вплавь перебраться на тот берег, волоча за собой лодку, но ветер дул с востока, и друзья признали, что этот маневр занял бы кучу времени, а то и вообще оказался бы бесполезным. Оставалось одно: идти вдоль берега, на котором они очутились, и надеяться, что форсированный марш-бросок по полям увенчается успехом.
Надежда эта, поманив радужными перспективами, вскоре повергла их в немалое смущение. Сначала некоторое неудобство доставляла только высокая, бьющая по ногам трава. Но скоро она сменилась более неподатливым и цепким папоротником. В сгущающихся сумерках путешественники то оступались в ямы и спрятанные в траве ручейки, то, напрягая все силы, месили тину в болотцах. Затем пошли ощетинившиеся проволочные заборы, покрытые обманчивым ковром камыша; изгороди, замедлявшие продвижение, поскольку приходилось искать проход; заросли лопуха и чертополоха, через которые приходилось буквально продираться. В темноте все дороги кажутся длинными. Знакомое расстояние между Шипкотом и Итонским мостом растянулось в долгий кошмар. Ноги у наших друзей промокли, на ботинки налипла склизкая грязь болот, в которые они то и дело проваливались, одежду искололи сотни шипов и усыпала сенная труха. Нагромождение мелких неудобств, несерьезных по отдельности, несущественных, если вы сталкиваетесь с ними при свете дня, когда вам нечего делать, превратило вечернюю прогулку в пытку. Усталость и нервное напряжение упорно вызывали в воображении тревожные картины: вот незнакомец оставляет лодку у Итонского моста и едет обратно в Оксфорд; вот он тайком приводит в действие лебедку следующего шлюза; вот крадучись пробирается в гостиницу «Пескарь» и плетет гнусные интриги со своим предполагаемым сообщником — Найджелом.
Дойдя наконец до заброшенного лодочного сарая, путешественники решили, что это «Пескарь»; а доплетясь до «Пескаря», недоумевали, почему до сих пор не занимается новый день.
За все это время они, разумеется, не увидели не только самой плоскодонки, но даже и кончика ее весла. Им не встретился ни один запоздалый любитель вечерних прогулок, кто мог бы хоть что-то сказать о лодке. Путешественники вернулись в «Пескарь» злые, побитые, не имея в голове ничего, кроме осознания острой необходимости присесть и что-нибудь поесть.
— Бедные вы мои! — воскликнула Анджела, когда они вошли. — Ужин на столе, впрочем, уже довольно давно. Я, ей-богу, чувствовала себя как брошенная жена из фельетонов, дожидающаяся муженька с кочергой. Кстати, я велела разжечь огонь. Ну, заходите же наконец.
Нет, она ничего не слышала о том, чтобы кто-нибудь проплывал в плоскодонке. Нет, заведение пока не закрывается; у стойки и впрямь еще были люди.
— Позволю себе заметить, на случай, если вы вернетесь слишком поздно, я купила целую бутылку виски. На меня посмотрели с немалым удивлением. Найджел у себя, спит. Врач говорит, что завтра можно будет разрешить ему ненадолго встать. И даже не пытайтесь рассказать мне, что с вами случилось, пока не поужинаете.
У напарников и в самом деле вряд ли хватило бы сил вести беседу, и Анджела, не мешкая, нашла предлог оставить их наслаждаться холостяцким tête-а-tête, заявив, что нужно «укрыть как следует ребеночка». Лишь когда его взгляд упал на дно второй пинты, Лейланд спросил:
— Ну и что дальше? Я буду проклинать себя до гроба, что не прихватил весла из каноэ.
— Ладно, забыли. Да и как, черт подери, нам было догадаться, что он знает о слежке, знает, что мы обогнали его на каноэ? Уму непостижимо. Если бы у него была хоть капля здравого смысла, то, увидев, что мы у него на хвосте, и не желая угодить в наши объятия, он должен был оставить лодку у моста и драпануть в Оксфорд по дороге. Может, он успел на последний автобус, а значит, добрался до города не так поздно. Если, конечно, у вас есть еще силы, можно доехать на машине до Оксфорда и попытаться что-то выяснить у пассажиров автобуса. Я почти не допускаю, чтобы у него хватило наглости плыть по реке.
Где-то в коридоре открылась дверь, и с минуту они слышали возбужденные голоса толпившихся у стойки любителей отдыха на природе, а с кухни неизбежный фон радио. Потом дверь опять закрылась, и в коридоре раздались неуверенные шаги, как будто человек не знал точно, куда идти. Они услышали, как Анджела спросила: «Вы кого-то ищете?», и незнакомый голос ответил:
— Я бы хотел видеть инспектора Лейланда. Право, мне очень неловко беспокоить его в столь поздний час, но, полагаю, это важно. Меня зовут Феррис — вы не могли бы ему передать? — Эдвард Феррис.
Едва ли носителя такого имени кто-нибудь заставил бы томиться в ожидании. Анджела заглянула в комнату, приподняла брови и открыла дверь вновь прибывшему. Две пары все еще прищуренных после изматывающего ночного марша глаз обратились к стоявшему на пороге незнакомцу, в котором невозможно было не узнать человека в плоскодонке.
Глава 22
Еще одна история
Мистер Эдвард Феррис, при всей своей внушительной фигуре, по повадкам, манере говорить чем-то напоминал того легендарного человека, о котором было сказано, что он «потомок длинной вереницы старых дев»[54]. Голос его вибрировал продуманными модуляциями, произношение было скрупулезно точным, он без видимых потуг выстраивал мысли по пунктам a), b), c) и с вызывающей раздражение тщательностью стряхивал пепел с брюк. Словом, недолго было догадаться, что миссис Кулмен искала и нашла дамского угод… пардон, компаньона.
— По-видимому, мое имя вам известно, — начал Феррис, — поскольку я имею некие основания полагать, что ваше присутствие здесь связано с недавними событиями в семействе Бертелов. Их двоюродная бабка, миссис Кулмен, была очень добра ко мне. Фактически я являлся ее приемным сыном. Мне выпало почетное, но и печальное право стать последним, кого она видела на этом свете. Да, спасибо, содовой. Сразу, пожалуйста.
Вероятно, я должен объяснить, что не был лично знаком с кузенами Бертелами, не считая поры их самого раннего детства. Частично, поскольку они крайне редко навещали свою двоюродную бабушку, частично же, поскольку мне казалось, они должны были
