хотя отдельные его вспышки продолжаются до 1715 года.
Движение камизаров буржуазные историки рассматривают как заключительный эпизод религиозных войн. На самом деле это восстание, начавшееся как выступление преследуемых протестантов, приобрело явно социальный характер. Советский исследователь А. И. Коробочко пишет, что «движение камизаров очень скоро развернулось в ярко выраженное антифеодальное и антиабсолютистское восстание, самое значительное из крестьянско-плебейских восстаний времени Людовика XIV». Это подтверждается участием в нем крестьян-католиков, нападением камизаров на феодальные замки, уравнительными лозунгами, которые провозглашали народные «проповедники», прикрывая их истинный смысл текстами из Евангелия. Требуя восстановления Нантского эдикта, права на публичное отправление протестантских служб, камизары вместе с тем выступали против феодальной эксплуатации, против налогов, против зажиточных крестьян.
Но социальное движение лангедокских крестьян рядилось в одежды кальвинистской религии. Они называли себя «божьим народом», «детьми божьими». «Пророкам» и «проповедникам» бывали видения, они утверждали, что слышат глас божий, пение псалмов.
Религиозный фанатизм, частые богослужения, пение псалмов, соблюдение заповедей кальвинистской церкви легко уживались с суевериями. Больше чем слова святого писания на камизаров действовали неожиданные пророчества экзальтированных «проповедников». Наиболее умные и дальновидные из них пользовались слепой верой невежественных крестьян, чтобы поднять их силы, заставить в нужный момент принять правильное решение. Однако, как ни были темны лангедокские крестьяне и плебейские слои городского населения, они, повинуясь своему классовому инстинкту, шли на самые большие жертвы ради торжества своего дела.
В «Восемнадцатом брюмера Луи Бонапарта» К. Маркс противопоставляет консервативному крестьянину крестьянина революционного. При этом, говоря о революционных традициях французского крестьянства, он указывает на пример Севеннских гор, имея в виду движение камизаров. И действительно, во время Французской революции 1789 года Севенны поднялись первыми. Движение камизаров по справедливости можно считать предвестником революционной бури, разразившейся в конце восемнадцатого столетия.
V
К роману Шаброля «Божьи безумцы» приложены комментарии, составленные самим автором. Это ссылки на документы, выписки из книг, которые поясняют текст и свидетельствуют об огромной работе писателя над выбранной им исторической темой. В движении камизаров Шаброль увидел поучительный пример мужества простых людей, которые в беспримерно трудных условиях, голодные, полураздетые, почти безоружные оказались способными сдерживать натиск хорошо организованной двадцатитысячной армии. А через 250 лет простой народ Франции с таким же беспримерным мужеством защищал честь своей родины от фашизма. И в паши дни можно найти немало примером героического сопротивления народных масс империалистической реакции Люди, вооруженные справедливыми идеями и решимостью победить, они способны совершать чудеса. Эта мысль проходит через весь роман Шаброля «Божьи безумцы», который воспевает стойкость и мужество простого человека, поднявшегося на борьбу за свои попранные права.
Создавая свое произведение, Шаброль недвусмысленно давал понять, что он, как до него Бальзак, Мериме, Генрих Манн, связывает прошлое с настоящим. Эту связь времен мы находим уже в посвящении, предпосланном роману:
«Антуану Шабролю, двадцати одного года, солдатский матрикул 27311.
Антуану Шабролю, тридцати пяти лет, солдатский матрикул 27310, «осужденному… 3 марта 1703 года за то, что восстал Антуан Шаброль с оружием в руках против защитников короля».
Людовику, моему деду, который умел говорить с пчелами, читал Библию, приглядывая на пастбище за своими козами, и открывал мне посредством писаний Иоанна и Иеремии тайные замыслы Гитлера».
У нескольких поколений людей, носящих то же имя, что и писатель, был один и тот же враг, как бы он ни назывался — Людовик XIV или Гитлер.
События, развернувшиеся в Севеннах, Шаброль показывает главным образом через восприятие крестьянского юноши Самуила Шабру.
Самуил родился в семье простых крестьян, которые пасли коз, растили виноград, собирали каштаны, разводили шелковичных червей, держали пчел, ловили рыбу. Жизнь их была заполнена тяжелым трудом, но до отмены Нантского эдикта и грозных событий восстания они мирились с невзгодами. Самуил — юноша одаренный и к тому же, в отличие от большинства своих сверстников, обучен грамоте. Это последнее обстоятельство возвышает его над остальными севеннскими крестьянами. Внутренний мир Самуила Шабру раскрывается нам в записях, которые тот регулярно ведет, пряча их в стене полуразрушенной каменной сушильни для каштанов. Умение читать и писать кажется Самуилу даром, ниспосланным свыше, и потому он, решая поведать потомству о горестях своего малого народа, принялся писать в безудержном и радостном порыве вдохновения, писать для тех, кто прочтет повествование — здесь, в Севеннах, или в Андюзе, или в Амстердаме — через год, а может быть, через столетие, в далеком 1800 году».
В начале записок Самуил Шабру подробно повествует о причинах, которые побудили протестантов Севенн восстать. Не сразу решились они взяться за оружие. Согласия у духовных вождей гугенотов не было. Проповедник Бруссон стоял за мирные тайные сходы, другой проповедник, Виван, — за сопротивление с оружием в руках. Эти расхождения в методах и целях борьбы Шаброль и в дальнейшем показывает в непрекращающихся спорах двух севеннских стариков — Спасигосподи и Поплатятся.
В сознании неграмотных севеннских крестьян жили воспоминания о далеком прошлом, о мощи гугенотского движения. У гугенотов было сто пятьдесят крепостей, четыре университета, академии, судебные палаты, тридцать тысяч солдат, четыре тысячи дворян. Были у них и свои герцоги — герцог Сюлли, герцог Буйонский, де Ледигьер, де Роган и, наконец, «наш добрый король Генрих IV». Время Нантского эдикта вспоминается, как «золотой век», хотя и тогда, в годы относительного спокойствия, не обходилось без войн, эдиктов и ордонансов, направленных против протестантов. «Одним эдиктом, — записывает Самуил, — запрещают нам хоронить наших покойников в промежутке времени от шести часов утра до шести часов вечера, другим эдиктом не разрешают нам собираться в количестве более двенадцати человек — даже на свадьбу или крестины…» Но все эти мелкие притеснения не могли сравниться с теми злодеяниями, какие обрушились на головы гугенотов после отмены Нантского эдикта. «То, что случилось с нами на заре нового столетия, исторгло у нас из груди горькие стенания… Мы познали худшие из тяжких бедствий: не осталось у нас больше ни пастырей духовных, ни храмов, и не было надежды, что обретем мы когда-нибудь их вновь; постиг нас недород и голод, били нас жаркие вихри и снежные вьюги, немилостивы были к нам и земля и король; брали с нас и подушные, и поземельные, пени за недоимки и прочие провинности; на поля обрушивались с гор обвалы, посевы побивало градом, а ко всему Этому еще воздвигли на нас жестокие гонения. Одни беды за другими, все хуже да хуже, томились мы во мраке, света божьего не видя, и вдруг дошли до нас слухи, что явился на берегах Сезы некий простой человек, призвавший людей восстать во имя предвечного».
Жестокость солдат Людовика XIV и
