По динамичности диагональной композиции и драматизму особо выделяется «Титий», осужденный богами за дерзость и плотскую ненасытность на вечные муки. Прикованный цепями к скале Титий корчится от боли, пока коршун вечно клюет его печень. Все подчинено здесь выразительной пластике в ущерб колориту, который приглушен и утратил былую яркость. В нем преобладают более мрачные размытые тона. А неожиданный ракурс распластанной фигуры живо напоминает стиль росписей Микеланджело в Сикстинской капелле, хотя в «Титие» уже просматривается попытка Тициана пересмотреть свои прежние взгляды на форму и ее выражение в цвете. Сами эти работы резко отличаются от предыдущих творений Тициана. Когда их увидел Вазари, он тут же заметил произошедшую в них метаморфозу, но о картинах высказался весьма нелестно.
В 1549 году венецианский гравер Доменико делле Греке выпустил новое издание подпорченных временем тициановских гравюр «Потопление войска фараона в Чермном море», вызвавших большой интерес знатоков и ставших поводом для разговора, начатого когда-то Вазари о роли рисунка в творчестве венецианского мастера. Друзья художника, впервые увидевшие эту раннюю работу Тициана, в один голос принялись опровергать приведенное Вазари мнение, якобы высказанное Микеланджело, а затем подхваченное рафаэлевским учеником Перином дель Вага. По вечерам у Аретино эта тема вызывала жаркие споры. В то время Тициан усиленно работал над рисунками к большой картине «Мученичество святого Лаврентия», и некоторые из них, к счастью, сохранились. Но при этом он не забывал о картинах для своего главного заказчика Карла V.
В марте 1550 года в дом на Бири пришла беда — скоропостижно скончалась сестра Орса, главная опора и хранительница домашнего очага. Тициан любил и высоко ценил те качества Орсы, которые так облегчали в течение тридцати лет его участь вдовца и родителя трех подрастающих детей. Она была молчалива и с виду сурова. Между братом и сестрой давно установилась негласная договоренность о невмешательстве в дела друг друга. Он целиком полагался на нее, а она с пониманием смотрела на его загулы в компании закадычного дружка Аретино, полагая, видимо, что это нужно для дела. Если же споры возникали, то, как правило, их причиной был Помпонио. Орса считала, что парня следовало держать в ежовых рукавицах. Обычно жалобы на безобразные выходки бражника и сквернослова Помпонио, приводящего гулящих девок даже в монастырскую келью, высказывались лишь Орсе и редко доходили до слуха уважаемого отца. А Тициан любил своего первенца, вспоминая, сколько внимания и нежности ему уделяла Чечилия. Он сам часто потакал его капризам и в конце концов упустил парня. Теперь за собственные ошибки приходится нести этот тяжкий крест. После похорон Орсы он пригрозил Помпонио, что лишит его места в приходе Медоле, если тот не остепенится и не возмется за ум. К радости отца, послушный Орацио с женой жил счастливо и в согласии — правда, детей у них пока не было. И у Лавинии объявился суженый. Им оказался достойный дворянин Корнелио Сарчинелли из Серравалле, где неподалеку семья Тициана проводила летние месяцы, когда на окрестных загородных виллах собиралось много молодежи.
В ноябре пришлось снова отправляться в Аугсбург. Приглашение на сей раз исходило от наследного принца Филиппа. С большим трудом Тициану удалось отговорить Аретино от мысли пуститься с ним вместе в путь. Взамен он пообещал лично вручить императору послание неугомонного литератора с просьбой походатайствовать перед новым папой Юлием III о возведении его в сан кардинала. Присутствующий при этом Сансовино шутя заявил, что их другу-стрикулисту скорее бы подошла не кардинальская мантия, а полосатая роба каторжника, которую «бич князей» давно заслужил за свои непристойные сочинения. Но его не так-то легко было переспорить. Отчаянно защищаясь и доказывая собственную правоту, Аретино напомнил, что папа Лев X произвел в кардиналы этого пройдоху и подхалима Биббиену, чья похабная комедия «Каландрия» будет похлеще его рассказов о старой шлюхе, которая всего лишь делится своим богатым опытом с любимой дочерью.
Дорога вновь пролегала через Тренто, где за несколько дней удалось закончить портрет в полный рост кардинала Мадруццо и вместе с ним продолжить путь до Аугсбурга. Там император созвал очередную ассамблею сейма князей-выборщиков, представителей всех немецких земель, охваченных новыми волнениями.
Тициана с помощниками разместили в том же дворце Фуггера, в котором ему придется задержаться почти на год. На следующий день к нему пожаловала королева Мария Венгерская, рассыпавшаяся в благодарности за две полученные «легенды». Она поделилась мнением о работе созванной ассамблеи, на которой позиции сторонников императора и немецких князей-лютеран расходятся с каждым разом все сильнее. Имперская политика нуждается в притоке новых свежих сил, чем и вызвано присутствие здесь наследного принца Филиппа. Королева поведала Тициану о планах мадридского двора, заявив, что написанию нового портрета ее племянника придается большое государственное значение, поскольку по поручению брата ей предстоит переслать портрет невесте Филиппа английской королеве Марии Тюдор, которая еще не знакома с женихом.
Филипп не был красив. Но Тициан сумел придать его болезненному и непривлекательному лицу, окаймленному жидкой бородкой, благородное выражение. На нем полукираса с золотой насечкой и богатый костюм. В левой руке он держит эфес шпаги, а правой касается украшенного перьями шлема, лежащего вместе с рыцарскими перчатками на столе, покрытом малиновым бархатом. Выдвинутая немного вперед фигура преисполнена легкости, а во взгляде принца, обращенном к зрителю, чувствуются воля и скрытая сила. Льющийся слева свет освещает слегка повернутое лицо и тонкие в светлых чулках ноги с непомерно большими ступнями. Блики света рассеяны на металлических доспехах и малиновой скатерти стола. Тициан понимал, что портрет должен вызвать симпатию перезрелой разборчивой невесты, которая отвергла многих претендентов, домогавшихся ее королевской руки. Поэтому по моде тех лет он постарался подчеркнуть в костюме молодого наследника и жениха весьма фривольную деталь, говорящую о его мужском достоинстве.
Блистательный портрет Филиппа в полный рост (Мадрид, Прадо) стал эталоном парадного портрета в Европе. Принц Филипп в отличие от отца не высказал отношения к своему изображению, зато щедро расплатился и заказал снять с портрета копию для подарка статс-секретарю Антонио Гранвеле. Он заказал еще ряд других картин, словно опасаясь, как бы мастера, которого он уже считал своим, не переманил бы кто-то из заказчиков. Он же предупредил художника, чтобы тот не беспокоился, что отец пока не может его принять. После длительных заседаний сейма император настолько устает, что вынужден дать себе отдых, на чем настаивают и его врачи.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
