– Этого я выездил сам и сам приучил его к удилам и стременам, – объяснил юноша Моргейне. – Это мой свадебный подарок Артуру: самому-то ему недосуг объезжать для себя скакуна. Я поклялся, что ко дню свадьбы он будет послушен и кроток, точно комнатная собачка.
– Заботливо подобранный подарок, – похвалила Моргейна.
– Да нет, просто другого у меня не нашлось, – отозвался Ланселет. – Я ведь небогат. Впрочем, в золоте и драгоценностях Артур все равно не нуждается; у него такого добра пруд пруди. А такой подарок могу подарить только я.
– Этот дар – часть тебя самого, – промолвила молодая женщина, думая про себя: «Как он любит Артура; вот поэтому так и мучается. Ведь терзается он не только потому, что его влечет к Гвенвифар; дело в том, что Артура он любит не меньше. Будь он просто-напросто бабником вроде Гавейна, я бы и жалеть его не стала; Гвенвифар – воплощенное целомудрие; то-то порадовалась бы я, глядя, как она даст ему от ворот поворот!»
– Хотелось бы мне на нем прокатиться, – проговорила она. – Лошадей я не боюсь.
– Да ты, Моргейна, похоже, ничего на свете не боишься, верно? – рассмеялся Ланселет.
– О нет, кузен мой, – возразила она, разом посерьезнев. – Я боюсь очень многого.
– Ну, а я вот еще менее храбр, чем ты, – отозвался Ланселет. – Я боюсь сражений, и саксов, и боюсь погибнуть, не успев вкусить всего того, что может предложить жизнь. Так что я принимаю любой вызов… просто не смею отказаться. А еще я боюсь, что и Авалон, и христиане заблуждаются, и нет на свете никаких богов, и никаких Небес, и никакой загробной жизни, так что, когда я умру, я сгину навеки. Вот я и боюсь умереть раньше, чем изопью чашу жизни до дна.
– Сдается мне, ты уже почти всего отведал, – предположила Моргейна.
– О, что ты, Моргейна, нет, конечно; на свете еще столько всего, к чему я страстно стремлюсь; и всякий раз, когда я упускаю из рук желаемое, я горько сожалею и гадаю, что за слабость или неразумие удержали меня от того, чтобы поступить так, как хочу… – И с этими словами Ланселет резко развернулся, жадно обнял ее и притянул к себе.
«Им движет отчаяние, – с горечью думала Моргейна, – это не я ему нужна; он пытается забыть о том, что сегодня ночью Гвенвифар и Артур уснут в объятиях друг друга». Руки его, такие умелые и ловкие, со знанием дела ласкали ей грудь; он припал к ее губам, прильнул к ней всем своим мускулистым, крепким телом. Молодая женщина застыла в его объятиях, не шевелясь, упиваясь истомой и нарастающей жаждой, что сводила с ума, точно боль; сама того не сознавая, она теснее прижалась к нему, подстраиваясь к его движениям. Но едва он попытался увлечь ее к ближайшему стогу сена, она слабо запротестовала:
– Милый, ты безумен, в конюшне Артуровы ратники и конники так и кишат, их тут с полсотни, не меньше…
– А тебе есть до них дело? – прошептал Ланселет, и, трепеща всем телом от возбуждения, она еле слышно выдохнула:
– Нет. Нет!
Ланселет заставил ее лечь; она не сопротивлялась. Где-то в глубине сознания затаилась горечь: «Принцесса, герцогиня Корнуольская, жрица Авалона развлекается в сене, точно скотница какая-нибудь, и даже на костры Белтайна в оправдание себе не сошлешься!» Но Моргейна выбросила докучную думу из головы, позволяя рукам Ланселета ласкать себя. «Лучше так, чем разбить сердце Артуру». Моргейна сама не знала, ее ли это мысль или того мужчины, что навалился на нее всем телом, чьи нетерпеливые, охваченные исступлением пальцы оставляют на ее коже синяки; в поцелуях его ощущалось нечто свирепое, с такой яростью впивался он в ее губы. Моргейна-женщина почувствовала, как Ланселет взялся за ее платье, и откатилась в сторону, чтобы ослабить шнуровку.
И тут послышались крики – настойчивые, требовательные, громкие – и оглушительный шум, точно били молотом по наковальне, и испуганный вопль, а затем загомонили с дюжину голосов сразу:
– Лорд конюший! Сэр Ланселет! Где же он? Конюший!
– Сдается мне, он где-то здесь… – Один из ратников помоложе пробежал по проходу между рядами. Яростно выругавшись сквозь зубы, Ланселет загородил собою Моргейну, а она, уже нагая до пояса, набросила на лицо покрывало и вжалась в сено, пытаясь спрятаться от посторонних глаз.
– Проклятье! Неужели мне и на минуту отлучиться нельзя?
– Ох, сэр, скорее, один из чужих коней… тут случилась кобыла в течке, и два жеребца сцепились промеж себя, и сдается мне, один из них сломал ногу…
– Ад и фурии! – Ланселет проворно оправил на себе одежду, вскочил на ноги и воззрился сверху вниз на паренька, их прервавшего. – Уже иду…
Юнец углядел-таки Моргейну; холодея от ужаса, молодая женщина от души уповала на то, что парень ее не узнал; то-то порадуется двор сплетне столь пикантной! «Впрочем, даже эта история ни в какое сравнение не идет с тем, чего люди не знают… что я родила ребенка от собственного брата».
– Я помешал, сэр? – осведомился юнец, пытаясь заглянуть за спину Ланселета и едва ли не хихикая себе под нос.
«Ну, и как эта история отразится на его репутации? – мрачно размышляла Моргейна. – Или это к чести мужчины, ежели его застукали в сене?» Ланселет, даже не потрудившись ответить, решительно вытолкал паренька за двери, да так, что тот едва не упал.
– Ступай отыщи Кэя и коновала, да побыстрее, не мешкай! – Он метнулся к Моргейне, что с трудом поднялась на ноги, – ни дать ни взять живой смерч! – торопливо припал к ее губам. – Боги! Из всех треклятых… – Он крепко притиснул молодую женщину к себе, осыпая жадными поцелуями, – столь яростными, что Моргейна чувствовала, как горят они на ее лице алым клеймом. – Боги! Сегодня ночью – поклянись! Поклянись же!
Моргейна словно утратила дар речи. Она смогла лишь кивнуть, остолбенело и тупо; все тело ее ныло, властно требуя завершения. Ланселет бросился к выходу; она проводила его взглядом. Пару минут спустя к ней подоспел и почтительно поклонился незнакомый юноша. Тем временем солдаты вновь засуетились, забегали туда-сюда, и где-то неподалеку раздался жуткий, почти человеческий визг умирающего животного.
– Леди Моргейна? Я – Грифлет. Лорд Ланселет послал меня проводить тебя к шатрам. Он рассказал, что привел тебя сюда показать лошадей, которых объезжает для лорда моего короля, а ты споткнулась и упала в сено; он попытался выяснить, не пострадала ли ты, и тут его позвали… когда вспыхнула эта драка… ну, с жеребцом короля Пелинора. Лорд Ланселет умоляет извинить его и просит тебя возвратиться в замок…
Ну что ж, подумала про себя Моргейна, по крайней мере, это объясняет и измятое, в травяных пятнах платье, и то, что в волосы ее и под покрывало набилась сенная труха. Еще не хватало предстать перед Гвенвифар и матерью женщиной из Священного Писания, взятой в прелюбодеянии. Юный Грифлет протянул ей руку, Моргейна тяжело оперлась на нее, – дескать, лодыжка у нее вывихнута, – и так дохромала до замка. Вот вам и оправдание сенной трухи: она повредила ногу, упала и больно ушиблась. Одна часть ее сознания радовалась сообразительности Ланселета, в то время как другая безутешно взывала к нему, требуя признания и защиты.
Артур, изрядно огорченный происшествием с лошадьми, ушел в конюшни вместе с Кэем. Гвенвифар тут же засуетилась над «пострадавшей», Игрейна послала за холодной водой и льняными тряпками для перевязки; Моргейна, ни словом не возражая, покорно уселась в тени рядом с Игрейной, а тем временем на поле выехали конные всадники, дабы явить зрителям свое искусство. Артур произнес небольшую речь о новом Каэрлеонском легионе, призванном возродить славу Рима и спасти страну от недругов. Экторий, его приемный отец, так и сиял. Дюжина всадников продемонстрировали новообретенные умения: они останавливали коней на полном скаку, осаживали их, разворачивались кругом, срывались с места одновременно.
– После этого, – торжественно возгласил Артур, – никто больше не дерзнет утверждать, что кони годятся лишь в качестве тягловой силы! – Он улыбнулся Гвенвифар. – Как тебе мои рыцари, госпожа моя? Я назвал их так по образцу римских equites – так именовались знатные воины, представители сословия всадников, имеющие собственных коней и располагающие достаточными средствами, чтобы снарядить коня в поход.
– А Кэй – просто вылитый кентавр, – похвалила Игрейна, обращаясь к Экторию, и старик заулыбался от удовольствия. – Артур, хорошо ты поступил, подарив Кэю одного из лучших своих скакунов!
– Кэй – слишком хороший воин и слишком верный друг, чтобы чахнуть в четырех стенах, – решительно объявил Артур.
– Он ведь твой приемный брат, верно? – промолвила Гвенвифар.
– Да, так. В первой своей битве он был ранен и с тех пор боялся, что судьба ему отныне – безвылазно сидеть дома с женщинами, – объяснил Артур. – Ужасная участь для воина, что и говорить. А вот верхом он сражается не хуже любого другого.
