Надо сразу же сказать, что публикуемые в первом разделе тома дневники - "Далеко на Востоке" и "Япония. 46" не являются, как это свойственно дневникам, с точки зрения литературоведения, поденной записью происходившего. В первом случае Симонов вообще восстанавливал увиденное на Халхин-Голе по памяти через восемь-девять лет, да и японские впечатления уже "организованы" автором в гораздо большей степени, чем это "разрешает" жанр дневника Называя свои произведения - за неимением более точного термина - дневниками, Симонов отдавал себе отчет в условности этого определения. Он говорил: "Дневников в точном смысле слова я никогда в жизни не вел и не веду и не знаю, буду ли вести. Я никогда не занимался такого рода самоанализом, не уделял главного внимания тому, что я сам сделал, подумал или почувствовал в тот или иной день". ["Константин Симонов рассказывает...". М., "Советская Россия", 1981, с. 62-63.]
На это следует указать еще и потому, что в жанровом отношении печатаемые в настоящем томе дневники близки занимающим вторую часть книги мемуарным очеркам (чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить "Далеко на Востоке" и "Халхин-гольскую страницу"), с той разницей, что в первом случае это воспоминание о поездке, о связанных с нею событиях и людях, во втором о человеке, с которым автора сводила судьба.
Довольно обширный цикл мемуарных очерков, впервые собранный с такой полнотой в этом томе, не планировался Симоновым заранее. Они писались на первых порах от случая к случаю, поначалу это были большей частью даже не мемуарные очерки, а зарисовки (сравните воспоминания о Борисе Горбатове 1955 года и 1978-го или о Константине Федина 1965 года и 1978-го). Они существовали как бы обособленно, автор еще не осознавал их как фрагменты более широкой картины, которую представляет собой его жизнь, подарившая ему встречи с множеством интересных и значительных людей - военачальниками, режиссерами, актерами, художниками, писателями.
Но постепенно Симонов стал постигать, что не одни внешние обстоятельства - скажем, необходимость участвовать в сборнике воспоминаний о том или ином человеке, которого он хорошо знал, общение с которым оставило в душе его след,- должны быть импульсом для такой работы, нужен был какой то объединяющий разрозненные впечатления замысел.
Он не раз говорил о том, что непременно со временем засядет за книгу воспоминаний. Есть упоминания об этом и в его письмах. 12.6.1973 г, он писал вдове Вилиса Лациса: "...внутренне я все еще не ощущаю себя готовым к тому, чтобы писать воспоминания. Видимо, дело в том, что через два или три года, когда я закончу свои работы над книгами о войне, придет время для того, чтобы садиться и писать воспоминания о нескольких десятилетиях жизни, которая сводила меня в разное время со многими хорошими, значительными, интересными людьми.
Наверное, именно в такой книге все, с чем я сталкивался, все встречи, которые у меня были, найдут свое закономерное место. Ведь в жизни одно связано с другим, и, скажем, если брать данный случай, особенно запомнившиеся мне встречи с Вилисом Тенисовичем связаны с поездкой в Англию, а эта поездка, в свою очередь, связана с воспоминаниями также и о Фадееве, которые я еще но писал, с воспоминаниями о Самеде Вургуне, которые я тоже еще не написал. И мне хочется написать обо всем этом вместе - и об этой поездке, и о тех прекрасных людях, вместе с которыми мне посчастливилось быть в этой поездке". [Цитируется по машинописной копии, находящейся в архиве, К. М. Симонова, который хранится в его семье.]
Действительно, многое из того, что впоследствии писал Симонов в мемуарном жанре, делалось уже с внутренним прицелом на будущую книгу. Правда, представление о том, какой она должна быть, у него менялось. Судя по только что процитированному письму, был момент, когда он предполагал строить ее как нечто близкое собственному жизнеописанию. Но очень быстро от этой мысли отказался: такой угол зрения внутренне был глубоко чужд Симонову - не случайно он никогда не вел дневников в истинном смысле этого слова. Будущую книгу - к этому он совершенно закономерно пришел - должны составить рассказы о его встречах с людьми крупными, самобытными, яркими, их портреты. Он же сам в этих рассказах должен присутствовать не как объект изображения, а лишь как свидетель и очевидец, где только возможно отступающий на задний план, в тень. Борис Слуцкий писал о документальном фильме Симонова "Шел солдат...": "Сознательно отойдя в сторону, не позволяя себе даже того, что позволяли авторы старинных живописных композиций небольшого автопортрета, где-нибудь с краю у самой рамы,- Симонов снова и по-новому показал сильные стороны своего дарования - и точность историка, и правдивость участника событий, и лиризм поэта". [Б. Слуцкий. Слава рядовых.- "Искусство кино", 1975, № 11, с. 148.] Эту характеристику вполне можно распространить и на симоновские воспоминания, здесь он тоже ни в коей мере не рисует свой автопортрет, заботясь прежде всего об исторической достоверности картины, о глубоком постижении характера "модели".
Симонов настойчиво искал для книги воспоминаний сквозной "прием". Готовя к печати фронтовые дневники "Разные дни войны", работая над фильмами "Шел солдат..." и "Солдатские мемуары", писатель особенно остро осознал поэтические возможности, поэтический потенциал документальности. Видимо, этот опыт и подсказал ему сквозной "прием": его воспоминания должны опираться на документальную основу - переписку с теми людьми, которым посвящены его мемуарные очерки. Вот что он говорил об этом в одном из последних своих интервью осенью 1978 года: "Сейчас занялся своим литературным архивом. Хочу написать и, очевидно, напишу в дополнение к тому, что у меня уже написано, книгу воспоминаний. Причем особенность этой книги будет заключаться в том, что в большинстве случаев - не всегда - она будет опираться на переписку о литераторами, о которых я буду писать. Там, в переписке, присутствует время с его иногда отделенной от нас многими годами подлинностью. Последнее самое, что я сделал, это три вещи: воспоминания о Константине Федине, воспоминания о Михаиле Луконине и воспоминания о Борисе Горбатове. Причем два первых основаны главным образом на переписке и широкой ее цитации. Может, я в этом духе и продолжу. Я даже когда-то первоначально для такой книги придумал название "Пачка писем". А потом мне почудилось, что в этом немножко что-то дамское есть, и отказался. Но названия другого, кроме "Книга воспоминаний", пока не придумал". ["Константин Симонов рассказывает...", с. 152.]
О том, что Симонов уже решил приступить к непосредственной работе над этой книгой, что из дальних, перспективных планов она передвинулась в первоочередные, свидетельствует и общий заголовок - "Из книги воспоминаний", который он дал, публикуя в журнале "Дружба народов" мемуарные очерки о К. Федине, Б. Горбатове и М. Луконине. И характерна оговорка, сделанная в очерке о Б. Горбатове: "В данном случае мои воспоминания опираются только на память",- оговорка, вообще говоря, странная, когда речь идет о воспоминаниях, но в данном случае закономерная, так как Симонов намеревался большинство своих мемуарных очерков строить на переписке.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
