Большое значение имеют и принимаемые позы, и мимика, и открытость, всё это описывает психология и стараться это учитывать обязательно нужно, хотя не всегда возможно. Так, скажем, скрытое лицо и взгляд исподлобья или прикрывание лица газетой, скрещенные на груди руки, заброшенная на ногу нога, злые ухмылки на обвинительные и обличающие речи и так далее — всё это даёт свои эффекты, формируя либо приязнь к твоим реакциям, либо, наоборот, действует отталкивающе. В любом случае — нужно быть самим собой.
Может показаться, что раскаяние вкупе с чистосердечным признанием никак не могут быть в одной связке с расчётом и подготовкой. Это сложный вопрос. Мало того, поначалу мне действительно было совершенно безразлично, чем всё закончится. Оставшись живым при задержании и получив в подарок добавочное время, я решил открыть правду о своей жизни, что продолжаю делать и сейчас.
Поступая так, постепенно начал понимать, что это время может затянуться и далее приговора. С каждым днем мысль о неслучайности происходящего, пульсирующая всё с большей силой, становилась чуть ли не основной, приводящей к пониманию необходимости сделать что-то, что могло бы возместить потерянное хотя бы родственникам. Может быть, эта книга сможет стать и предупреждением кому-то или хотя бы на что-то растрыть глаза тем, кто взял её в руки. Существует ещё много причин, которые заставляли меня стремиться изменить мою судьбу и добиться всё-таки конечного срока. Всего не перечислишь, да и не нужно, каждый из читающих по себе может понять, что хотел бы успеть сделать в своей жизни и какой след оставить после себя…
* * *
На двух судах я проходил как свидетель: над Пылёвым Андреем и сразу над несколькими моими бывшими знакомыми, где, в том числе, рассматривалось убийство «Солоника» - дело нашумевшее, а персона раздутая. Это происходило ещё до предъявления мне обвинения.
Мои показания не могли повлиять на ход процессов. Hа втором суде рассматривалось десять убийств о которых я не имел, ровным счетом, никакой информации, и кто то повествовал лишь о репрессивной дисциплине, что могло облегчить судьбу некоторых из обвиняемых, а также рассказывал кое-что о происходившем в Греции. По всей видимости, важнейшим моим знанием была общая картина этого общества, иерархия отношений между людьми, в принципе четкое понимание чего у всех уже было из показаний самих же подсудимых.
Входя в зал, где должно жить правосудие, я разглядывал знакомые лица людей, которых давно не видел. Большинство из них смотрели с надеждой, улыбались и даже махали руками. Надеюсь, я оправдал возлагаемое на меня со стороны этих парней, но главная их ошибка в том, что все они без исключения отказались от суда присяжных. Все, кроме одного, давали почти исчерпывающие показания, основные направляющие векторы смотрели в сторону Олега Пылёва. Он, кстати, как я уже писал, поражал своей позицией, сваливая свои вины на всех подряд, при этом почему-то ожидая, что никто не предпримет ответного демарша. Судьи прекрасно понимали всю абсурдность подобного и имели лишнюю возможность оперировать этим бредом, опрокидывая его линию защиты. Зная из прочитанных материалов, но более из жизни настоящее состояние дел, я пытался упорядочить информацию и создать правильную картину дела у судьи, чем полагал облегчить участь большинства, находящихся в клетке, разумеется, кроме Олега.
Правда, подсудимые и их адвокаты воспользовались этим далеко не полностью, возможно, поверив в гуманность суда. Но в основном у большинства были защитники, нанятые государством. Это не значит, что они плохо выполняли обязанности, просто в таком случае суд был для них второстепенным делом, помимо обязательной и, что немаловажно, оплачиваемой работы в их конторах. И потому им элементарно не хватало времени и сил охватить весь массив информации. Возможность содержать адвоката могли позволить себе только главные персоны, которые не помогали финансово своим бывшим подчинённым (в чем была и была одна из главных их ошибок), хотя по всем принятым в подобных организациях нормам это их и прямая обязанность, а главное — заинтересованность.
Нищета и брошенность- втаком состоянии оказались арестованные рядовые участники. И что уж удивляться — в подобном положении раскаяние приходило само собой, за ним сразу следовала дача показаний, причём начиная со своих преступлений.
Я понимал, как они себя чувствуют, и всю боль пропускал через себя уже при их выступлениях на своих судах. Все они проходили длинными вереницами по два — три человека в день, давая показания таким образом, что они скорее освещали мои светлые стороны, нежели темные, и тем более были мягче моих же о себе признаний. Каждый из этих когда-то молодых людей старался смягчить и оправдать мою деятельность, не в пример сидящему рядом Олегу Пылёву, имеющему уже «пожизненный срок» (второй мой суд прошёл вместе с ним, на одной скамье) и, может быть, Сергею Махалину и Олегу Михайлову, процессом раньше. В какой-то миг мне показалось это какой-то договорённостью. Но в том-то и дело, что ничего не было, только правда, прошедшая фильтрацию страха и переживаний.
Эти бывшие «бандюшки» никогда не переставали быть людьми, и большинство из них - хорошими, настоящими мужиками, и очень жаль, что зачастую печать равняет всех без разбора с обезбашенными кровожадными исключениями.
На суде у Андрея Пылёва атмосфера была не столько натянутой, сколько больше насыщенной непониманием происходящего, причём, как мне показалось, почти у всex, за исключением судьи Елены Гученковой. Три дня подряд привозили меня на это заседание и трижды задавали одни и те же вопросы, на которые я отвечал совершенно одинаково, но разными словами, пытаясь доказать, что мой бывший шеф не был организатором убийства «Солоника», хотя и принимал в нём небольшое участие. Многое было сказано, но адвокаты, к сожалению, почти ничем не воспользовались, хотя очевидность была на виду. В пику им, «Её честь» владела информацией гораздо лучше, и задаваемые ею вопросы, завуалированные разной формой предложений, потихоньку пробивали брешь в неудачно выбранной линии защиты, из-за которой Андрей был совершенно лишён возможности отстаивать свои позиции, что меня и удивило. Он в общем-то прагматичный человек, почему-то пошёл на поводу у старых знакомых из адвокатского бюро «Согласие», хотя доподлинно знал специфику прохождения наших процессов и, в любом случае, знал о показаниях Грибкова, да к тому времени уже и о показаниях своего младшего брата.
Странно было и то, что он совершенно не принимал никакого участия в жизнедеятельности суда. Переложив все на плечи защитников, он даже не считал важным озвучивать самостоятельно пришедшие мысли, а обращался с этим к ним. Так оставшись после очередного своего приезда на его суд в зале, где проходило заседание, я остался по разрешению судьи наблюдать за происходящим, чтобы хоть чуть набраться опыта. Очередной свидетель на вопрос: «Какая кличка была у господина Пылева Андрея Александровича?» — не задумываясь ответил: «Карлик». Но вот что странно — так его окрестили журналисты, его же если и называли, то «Малой», в крайнем случае «Руки-ноги», но почти всегда просто Андрей или с прибавлением отчества (это уже позже).
