Через четыре дня мы пришли в Каэрлеон и обнаружили, что город совершенно изменился. Амброзий намеревался сделать его одной из трех своих основных резиденций, наряду с Лондоном и Йорком, и здесь работал сам Треморин. Стены отстроены, мост починен, русло реки прочищено, берега укреплены, восстановлен весь комплекс восточных казарм. Когда-то Каэрлеон был обширным военным поселением, окруженным невысокими холмами и защищенным излучиной реки. Теперь такая большая крепость была не нужна, и Треморин снес то, что оставалось от западных казарм, и использовал материал для строительства новых казарм, бань и новехоньких кухонь. Старые постройки были даже в худшем состоянии, чем баня в Маридунуме, а теперь…
— Солдаты со всей Британии будут проситься именно сюда, — сказал я Треморину.
Ему это явно польстило.
— Мы успели как раз вовремя, — сказал он. — Ходят слухи о новой войне. Ты ничего об этом не слыхал?
— Нет. Но если новости совсем свежие, то я их мог и не получить.
— Мы почти неделю провели в дороге. А что такое? Снова Окта?
— Нет, Пасценций.
Это был брат Вортимера, который вместе с ним участвовал в восстании, а после его смерти бежал на север.
— Он уплыл в Германию — ты это знал? Так говорят, что он собирается вернуться.
— Ну, со временем он, несомненно, вернется, — сказал я. — Не будешь ли ты так любезен посылать мне вести обо всех событиях?
— Тебе? Так ты не останешься здесь?
— Нет. Еду в Маридунум. Это ведь моя родина, ты же знаешь.
— Ах да, забыл. Что ж, может, еще увидимся — я пробуду здесь еще некоторое время: мы теперь церковь строим.
Он ухмыльнулся.
— Епископ пристал ко мне, что твой овод: похоже, мне следовало бы подумать об этом прежде, чем заниматься всякими низменными вещами. И поговаривают еще, что хорошо бы выстроить какой-нибудь памятник в честь побед Амброзия. Кое-кто говорит, что надо возвести триумфальную арку, как делали римляне. Ну, здесь, в Каэрлеоне, достаточно будет построить церковь — во славу Бога, и Амброзия заодно. Хотя, по-моему, если уж кто из епископов стоит того, чтобы в его владениях возвели храм во славу Бога и короля, — так это Глостер: старик Элдад лучшим воинам не уступит. Ты видел его?
— Я его слышал.
Он рассмеялся.
— Ну ладно. Сегодня-то ты у нас заночуешь, я надеюсь? Давай поужинаем вместе.
— Спасибо. С удовольствием.
Мы засиделись допоздна. Треморин показал мне кое-что из своих планов и наметок и очень уговаривал меня, чтобы я приезжал из Маридунума поглядеть, как продвигается строительство. Я обещал и на следующий день уехал из Каэрлеона один, несмотря на настойчивые уговоры коменданта, который непременно хотел навязать мне эскорт. Но я отказался и к обеду уже завидел впереди мои родные холмы. На западе собирались дождевые облака, но перед ними, подобно сияющей занавеси, висели косые лучи солнца. В такие дни становится видно, почему зеленые холмы Уэльса зовут Черными горами, а пронизывающие их долины называют Золотыми. Полосы солнечного света золотили кроны деревьев в долинах, а вдали высились иссиня-черные горы, упиравшиеся вершинами в облака.
Я потратил на дорогу два дня, ехал не спеша, примечая, что в эти края и в самом деле вернулись покой и процветание. Фермер, строивший стену, едва взглянул в мою сторону, а девушка, пасшая стадо овец, улыбнулась мне. И мельница на Тиви работала как обычно: во дворе были свалены мешки с зерном и слышалось постукивание вращающегося колеса.
Я проехал мимо начала тропы, что вела к пещере, и направился прямо в город. Я убеждал себя, что в первую очередь следует заглянуть в обитель Святого Петра, чтобы расспросить о смерти матери и узнать, где она похоронена. Но когда я спрыгнул с коня у ворот монастыря и поднял руку, чтобы позвонить, то по стуку своего сердца понял, что это была ложь.
Мог бы и не обманывать себя. Ворота мне отворила глухая привратница. Не спрашивая, провела меня через внутренний двор и вывела на зеленый склон у реки. Там и была похоронена моя мать. Это было славное место: зеленая лужайка у стены. Груши рано расцвели здесь, на солнце, а над их ветвями, словно усыпанными снегом, раздували грудки два белых голубя, которых она так любила. За стеной слышалось журчание реки, а из-за деревьев сада доносился звон колокола в часовне.
Настоятельница приняла меня благосклонно, но ничего не смогла добавить к тому, что мне передали вскоре после смерти матери, а я потом пересказал отцу. Я оставил деньги на молебны и на резное надгробие, а когда уезжал, в моей седельной сумке был ее серебряный с аметистами крест. И лишь одного вопроса я задать не осмелился, даже когда другая девушка, не Кери, принесла мне вино. Наконец меня проводили к воротам и выставили на улицу, а вопрос так и остался незаданным. Здесь мне показалось, что удача вернулась ко мне: отвязывая коня от кольца, вбитого в стену у ворот, я увидел, что старая привратница смотрит на меня сквозь решетку. Она, несомненно, помнила то золото, которое я дал ей в свой первый визит. Но когда я достал деньги, сделал знак придвинуться поближе и прокричал ей свой вопрос в самое ухо — мне пришлось повторить его три раза, прежде чем до нее дошло, — она лишь пожала плечами и сказала: «Ушла». Толку с этого было немного, даже если быть уверенным, что она таки поняла меня. В конце концов я сдался. «Так или иначе, об этом следует забыть», — сказал я себе, выехал из города и поехал вверх по долине; но, куда бы я ни взглянул, всюду мне чудилось ее лицо и в каждом солнечном луче мерещилось золото ее волос.
Кадаль отстроил загон, который мы с Галапасом соорудили в кустах боярышника. Теперь у загона была хорошая крыша и прочная дверь, и в нем вполне можно было поставить пару крупных коней. Один конь — должно быть, самого Кадаля — там уже стоял.
Возможно, Кадаль услышал меня, когда я ехал вверх по тропе, потому что не успел я спешиться, как он выбежал из-за утеса, принял у меня поводья, прижал мои руки к губам и расцеловал их.
— В чем дело? — удивленно спросил я. Он не должен был за меня беспокоиться: я постоянно посылал ему письма. — Ты что, не получил известия о моем приезде?
— Получил. Давно тебя не видел! Хорошо выглядишь.
— Ты тоже. Здесь все в порядке?
— В полном, вот увидишь. В таком месте много чего можно сделать. Иди наверх, твой ужин готов.
Он принялся расстегивать подпругу, пока я поднимался наверх в одиночестве.
У Кадаля, конечно, было много времени, но увиденное поразило меня. Все сделалось как прежде: зеленая трава, залитая солнцем, земля меж зелеными завитками молодого папоротника усеяна маргаритками и анютиными глазками, а из-под куста цветущего терновника брызнули во все стороны крольчата. Источник был кристально чист, и на дне водоема был виден каждый камушек. А над источником стояла в своей папоротниковой нише статуя бога; должно быть, Кадаль нашел ее, когда расчищал источник. Здесь был даже роговой ковшик. Он стоял на прежнем месте. Я напился из него, отлил несколько капель богу и вошел в пещеру.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
