Пока Минорис записывала названия лечебных трав под диктовку местного доктора, Сэй-Тэнь кропотливо выстирывала в ванной плащ. Специально для этой цели она подобрала самое душистое мыло и, стоя на коленях, так усердно терла черную ткань, что заработала себе мозоли на руках. Окончив работу, уселась на холодный плитчатый пол и запрокинула голову. На побеленном потолке крутились темноватые змейки, шныряли из угла в угол полупрозрачные паучки и расцветали невиданные травы. Она поскорее закрыла глаза, но змейки и паучки не исчезли.
В это время в ванную зашла Минорис. Без единого слова подняла подругу с пола и с горем пополам дотащила до дивана.
— Вот, — потрясла она исписанным листком. — Будем лечиться вместе. Я буду спасать свое горло, а ты — обрабатывать волдыри и мозоли.
Потом весь остаток дня Минорис бегала в сад и в теплицу за травами, на кухню за разрешением занять конфорку (на что повар милостиво согласился).
В комнату она уже не бежала, а почти ползла, неся тяжелую кастрюлю с остывшим отваром.
— Вам помочь? — спросил кто-то у нее за спиной. Каэтта! Его голос ни с чем не спутаешь. Вот ведь напасть!
Он взял кастрюлю из рук Минорис и двинулся вперед. До заветной двери оставалось еще десять шагов. Девять. Восемь. Семь. Лишний вздох смерти подобен. Шесть. Пять. Четыре. Как хорошо, что Минорис можно молчать! Три. Два. Один. Она берется за изогнутую ручку.
Сэй-Тэнь привстала с дивана и тут же плюхнулась обратно.
— Не ожидала увидеть вас так рано! — воскликнула она. — Да еще с лечебным отваром. Спасибо, что поднесли.
— Сущие пустяки! — сказал философ, опуская кастрюлю рядом с диваном. Минорис тотчас вооружилась черпаком и сделала несколько глотков.
— Ну как? Действует? — поинтересовалась Сэй-Тэнь.
— Теперь мне гораздо лучше, — кивнула та.
Каэтта уселся в кресло и озабоченно оглядывал комнату, пока Сэй-Тэнь его не окликнула.
— Ваш плащ, — нерешительно проговорила она. — Его пришлось постирать. Мы были страшно грязные. Кроме того, Лорик… У овец специфический запах, вы же понимаете…
— Где он? — насторожился Каэтта. — Где плащ?
— В ванной. Сохнет, — сглотнула комок Сэй-Тэнь.
Философ опрометью бросился в указанном направлении. На веревке сушился его драгоценный «исчезательный» плащ и вовсю благоухал ромашкой. Вопреки опасениям, он нисколько не уменьшился в размере.
— Надо бы проверить, не утратил ли он волшебных свойств, — пробормотал философ, набрасывая на голову капюшон. Из ванной он вышел царственной походкой и выглядел что-то уж больно надменным. Как будто его только что короновали на царство. Минорис и Сэй-Тэнь сделали вид, будто ничего не произошло. Тогда Каэтта изысканно поклонился и стал выделывать руками странные пассы. Ноль реакции. Осмелев, он принялся корчить рожи, и вот тут-то обе стали безудержно хохотать, чем привели его в сильнейшее замешательство.
— Что, разве меня видно? — удивился он, краснея.
— А почему… вас должно быть… не видно? — сквозь смех спросила Сэй-Тэнь. Заметив, что Каэтта хмурится, она постаралась вести себя сдержанней, но, несмотря ни на какие усилия, уголки ее губ все равно чуть-чуть подрагивали. В конце концов, Сэй-Тэнь не выдержала и разразилась таким хохотом, что философ, в высшей степени оскорбленный, выскочил за дверь.
«Какое унижение! — думал он, унося с собой испорченный плащ. — Какая черная неблагодарность!»
А Сэй-Тэнь не перестала хохотать даже после его ухода, и скоро ее нервный смех перешел в рыдания. Не зная, что делать, Минорис просто сидела рядом и подавала ей носовые платки. Когда на журнальном столике скопилась приличная гора носовых платков, Сэй-Тэнь обвела комнату затуманенным взглядом и хрипло произнесла:
— Нет мне прощенья! Норкладд и ребята погибли по моей вине, и я должна была сгинуть вместе с ними. Ох, Норкладд! Ты подарил мне столько чудесных мгновений! А я? Как я тебе отплатила?! Это не жизнь теперь, а одна сплошная боль…
Она застонала. Сперва почти неслышно, а потом всё громче и громче. Казалось, еще немного — и Сэй-Тэнь провалится в бездну отчаянья, откуда нет пути назад. Подскочив, как ошпаренная, Минорис бросилась вон из комнаты, чтобы позвать на помощь.
* * *
Ланрия была разрушена, сожжена, испепелена. Ланрии настал конец. Дома, луга, озера и реки покрылись коркой застывшей лавы. Небо застлала громадная сизая туча, и подчас могильную тишину прорезывал скорбный вой великанов, которым без крошечных друзей-людей было безмерно одиноко и тоскливо. Великаны мало пострадали от извержения, разве что их большущие сапоги пришли в негодность, побывав в горячей лаве. Они могли подняться над нависшим облаком пепла, и солнце могло бы светить для них, как прежде. Но что им солнце! Куда этому солнцу тягаться с теми тысячами солнц, что пламенели в сердцах жителей Ланрии!
Неужто великаны так и будут неприкаянно бродить по обезлюдевшей земле? Неужто до конца времен будут слышны их душераздирающие вопли?..
Великан Орг трепетно, двумя пальцами поднес к лицу серебряные часы с цепочкой, которые Норкладд успел починить и вручить хозяину до того, как произошло извержение. Часы мелодично пробили полдень.
«Полдень!» — зашептались нетронутые макушки елей.
«Полдень?» — удивился ветер и полетел разметать пепельную мантию неба.
«Полдень, полдень!» — содрогнулась земля. И растрескалась корка. Эту корку пробил кулак человека, нового человека, сильного человека. И в его груди искрились тысячи солнц. Он стал неуязвим. Он закалился в горниле испытаний. Этот человек был Норкладд, и он был не один. Вместе с ним из могилы восстали обновленные жители Ланрии.
— Ты гляди! — воскликнул Фильтр, пробившийся сквозь лавовую скорлупу. — Моя кожа отливает золотом!
— И моя! — обрадовался Марике.
— И моя! — стали вторить остальные.
— А твои волосы! Они цвета спелого кофе!
— Зрелой вишни!
— Ржаных колосьев!
И мальчишки принялись прыгать, высоко-высоко, словно кто-то поставил для них огромный батут. И смеяться — так задорно, так звонко, что от их смеха в небесной выси стали вновь заливаться птицы.
Люди пели и ликовали, дружный хор гремел на каждой улице. А у Норкладда в глазах светилась печаль: он потерянно взирал на расколотый циферблат наручных часов.
— Эх, не свидимся мы больше, Сэй-Тэнь, — пробормотал он. — Не горюй обо мне…
Дети взялись за руки, подбежали к учителю, и они всей компанией двинулись через луг. А в лесу, под деревом, одиноко сидел пастушок и не мог утешиться, потому что его овцы так и не нашлись. Что, если они не сумели выбраться из-под затвердевшей лавы? Что, если животные не претерпели волшебного превращения, подобно людям? Какую тварь он будет теперь пасти? Голь вокруг, ни травинки, ни ящерки. Ни жучка, ни комарика. Только дивные птицы парят в вышине.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
