А как иначе? Стоит единожды простить изменника – и завтра тебя предадут снова. Стоит пойти на поводу у одной влиятельной семьи – и вскоре другие кланы заявят свои права на твою благосклонность и примутся манипулировать тобой в своих корыстных целях. Стоит раз позволить кому-то принять решение за тебя – и впоследствии ты превратишься в безвольную марионетку.
Такова была природа любой власти, и удержать её мог лишь такой жёсткий, трезвомыслящий и бескомпромиссный правитель, как Кванджон.
Его основной проблемой сейчас были могущественные кланы Корё, поддержкой которых ему следовало заручиться любой ценой. О цене этой Чжи Мон предпочитал не думать, но закрыть глаза, притворившись, что платить не придётся, было невозможно.
Что же до исполненного приказа императора о массовых расправах над сторонниками почившего Чонджона… Чжи Мон не присутствовал на казнях, стараясь включить здоровый цинизм. На его профессиональном языке это называлось «сопутствующий ущерб». В конце концов, какой правитель, особенно захвативший трон, не начинал с зачисток? К этому надо относиться философски. Надо. Да вот только у Чжи Мона уже не получалось так равнодушно, как раньше. В его отточенном механизме мышления проводника что-то надломилось, и ему не удавалось починить поломку, как бы она ни мучила его. Может быть, потом, после этой неимоверно трудной и изматывающей миссии, он сможет восстановить покой и равновесие в душе. Но это будет после.
А в настоящий момент он должен быть здесь и сейчас. И думать о том, как поддержать нового императора, чьё солнце только-только начинало восходить над Корё, чтобы осенить его своим могуществом, силой, мудростью и превратить в великую державу.
И помощь Чжи Мона заключалась не только в советах, наставлениях и идеях. Она заключалась также и в том, чтобы не лишать императора силы, которую давала ему его главная слабость – Хэ Су. Да, ей недолго суждено было озарять его путь, но, как бы жестоко это ни выглядело, ещё не пришла пора обрекать Кванджона на полное одиночество. Этот мрачный час придёт, однако пока было слишком рано.
Совсем недавно звездочёт подарил влюблённым целый день. Лишний день счастья, не учтённый в скрижалях Небес! И ничего катастрофического не произошло. Как раз наоборот. Поэтому торопиться не следовало. Но и медлить тоже.
Чжи Мон никогда не забывал о времени и пристально следил за стрелками на часах жизни императора. В конечном итоге, это и было его главной задачей.
***
Больше всего на свете Ван Со любил просыпаться рядом с Хэ Су.
Всякий раз он выдумывал какой-нибудь предлог, чтобы она не уходила от него в середине ночи в свои новые покои, пусть их и разделяла какая-то пара дверей. Но эти двери казались императору непреодолимой преградой, а узкий коридор никак не избавлял его от кошмаров и одиночества. Поэтому Ван Со ласками, уговорами, хитростью, нажимом – всегда по-разному – заставлял Хэ Су оставаться рядом с ним. Лишь тогда он спокойно спал и просыпался отдохнувшим и полным сил, как в это утро.
Предрассветный час на цыпочках прокрадывался в императорские покои, окутывая спальню туманной безмятежностью. И Ван Со было хорошо, как ни в какое другое время. Только в эти минуты он мог просто наслаждаться жизнью возле той, что была ему дороже этой самой жизни.
Пользуясь тем, что Хэ Су крепко спала, он любовался ею, беззастенчиво откинув одеяло в сторону. Он не боялся её разбудить: в комнате было тепло, его возлюбленную омывало летнее солнце, так что она лежала перед ним открытая, обнажённая, в ореоле рассветных лучей, прекрасная, как сбывшаяся мечта.
Ван Со безумно нравилось, когда, насладившись друг другом, они, охваченные приятной истомой, засыпали без одежды, не размыкая объятий. В этом таилось нечто трогательное и трепетно сближающее их. В этом крылось его умиротворение и исцеление от одиночества. В этом он находил для себя наивысшее блаженство – держать в своих руках любимую женщину, доверчиво льнувшую к его груди.
Он улыбнулся своим мыслям и чуть отодвинулся, опираясь на локоть, чтобы охватить взглядом всю Хэ Су целиком, пока она не проснулась и не принялась стыдливо кутаться в одежду и отчитывать его за вольности.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Её молочно-белая кожа вся словно светилась перламутровым сиянием, источая негу и едва уловимый запах персикового масла и лотоса. Ван Со тихонько водил кончиками пальцев по её распущенным волосам, изящным плечам, округлой груди, пока его рука не легла ей на живот, накрывая маленькую родинку в виде полумесяца, которую он так любил целовать, всякий раз вызывая в Хэ Су дрожь и сладкие стоны.
Но сейчас он думал о другом.
Его горячая ладонь прижималась к мягкому животу Су там, где однажды под этой самой родинкой должна была зародиться новая жизнь – их с Су дитя.
Эта мысль привела Ван Со в такой трепет, что пальцы его дёрнулись, слегка царапнув нежную кожу, и он посмотрел в лицо спящей – нет, не разбудил… Только ресницы дрогнули, и приоткрылись в глубоком вздохе губы.
Он ласково поглаживал тёплую кожу, обводил кругами родинку и представлял себе, как Хэ Су сообщит ему о том, что у них будет ребёнок. Их ребёнок.
Ван Со перевёл вдруг сбившееся дыхание и коснулся губами безмятежно гладкого лба любимой.
Однажды так и будет. Обязательно. Он в этом не сомневался. Может быть, даже завтра или с новой луной – Хэ Су скажет ему об этом, и он подхватит её на руки, поднимаясь вместе с ней на ступень выше к счастью…
У них будет девочка, маленькая принцесса – почему-то он был в том уверен. Да, потом непременно появятся сыновья, и не один, но первой родится дочь. С такими же огромными бездонными глазами, как у Су. И её лунной улыбкой. Может быть, она будет такой же упрямой, как он, но похожа точно на мать. И его будут согревать уже две любящие улыбки. Две родные души. Два его человека.
Ван Со неслышно рассмеялся своим счастливым мечтам и заметил, что Хэ Су сонно смотрит на него из-под приоткрытых ресниц.
– Ваше… – она смутилась, осознав, что вновь обращается к нему не так, как он просил, когда они остаются наедине, в постели, и порозовела, увидев, что лежит, полностью открытая его жадному взгляду.
Хэ Су завозилась, пытаясь завернуться в одеяло, стыдливо прикрылась руками, но Ван Со ей не позволил. Он сбросил одеяло с кровати на пол, взял её тонкие запястья и развёл руки в стороны.
– Какая же ты красивая, – прошептал он, лаская восхищённым взглядом её румянец, ложбинку на груди, изящные изгибы тела и полумесяц родинки в самом низу живота, где очень скоро… обязательно…
Его сердце застучало сбивчиво и невероятно громко для этой спальни, вдруг ставшей такой маленькой и такой огромной, как целый мир – один на двоих.
– Су… – Ван Со склонился к любимой, закрывая её своим телом от смущения, осыпая поцелуями зардевшееся лицо и ещё на один шаг приближаясь к исполнению своей сокровенной мечты.
Почему-то Хэ Су очень нравилось наблюдать, как он пишет, неважно что: письмо, указ или стихотворение. Она всякий раз сосредоточенно следила за тем, как двигается кисть в его руке, оставляя витиеватые следы, как лениво подсыхают чернила, пропитывая шершавую рисовую бумагу, а потом забирала исписанный лист, подносила его к свету и подолгу любовалась размашистой ровной вязью.
Она говорила, что у него красивый почерк, и Ван Со не переубеждал её, хотя ему было далеко до его учителя каллиграфии, от которого он нередко получал нагоняй за свои кривые закорючки. Как же давно это было…
Пусть считает его почерк красивым, лишь бы была рядом. Но иногда Ван Со казалось, что дело не только в его почерке. А в чём ещё, какова была причина столь пристального внимания Хэ Су, он так и не выяснил, а она всякий раз отнекивалась и лишь загадочно улыбалась.
– Зачем тебе так много листов? – в очередной раз поинтересовался он, отдавая Хэ Су написанную по её просьбе «Оду мандариновому дереву» Цюй Юаня.
Я любуюсь тобою,
о юноша смелый и стройный,
Ты стоишь, одинок,
