И потом они ехали на передних сидениях вдвоем — Паша и Севелина, а Маша с Айхеном сидели сзади. И Айхен, ругая себя идиотом и тупицей, все равно не мог удержаться от того, чтобы не взять машину ладонь в свою. Ну не мог! Он ведь и правда к ней шел, через пол России, два с лишком месяца, в первую очередь — к ней, и он имеет право сейчас быть с ней! А Севелина сама виновата, что без спросу залезла куда не следует, да и не денется она никуда, все равно никуда не денется…
Этой ночью они вовсе не ложились спать, пили на кухне пиво и говорили, говорили… А к утру Севелину сморило-таки и ее отнесли на кровать, а Паша вдруг спешно засобирался на работу. В глаза никому не смотрел и отвечал односложно, хотя еще полчаса назад веселился со всеми над айхеновыми приключениями.
И они остались вдвоем и опять помимо собственной воли потянулись друг к другу.
— Севелина может проснуться, — прошептала Маша.
— Пойдем ко мне.
— К тебе?!
— Ну да. Где я, по-твоему, обретался пять дней?
— А где ты обретался?
— Познакомился с художниками на Арбате, они меня пустили ночевать к себе в студию. Там есть чудненький уголок, огороженный ширмами и мякенький матрасик…
— Айхен! — Маша рассмеялась, — Ну ты даешь! Ну ты просто… Неужели очеловечился?!
— Точно, — улыбнулся принц, — Но ты не представляешь себе, какое удовольствие говорить на межгалактическом, не ломая язык о ваши сложные слова!
Они еще на несколько минут застряли в прихожей, не в силах оторваться друг от друга, а потом почти бегом помчались до метро.
— Мы художникам не помешаем? — спросила Маша по дороге.
— Художникам?! Да Господь с тобой!
Может быть, этот день был самым счастливым в их жизни — первый день не омраченный ни переживаниями, ни страхами, ни печальными мыслями.
Он же, по большому счету, и последний.
Над Москвой разгорался очередной жаркий день, горячее марево поднималось над запруженным нетерпеливо гудящими машинами шоссе. Понятливые художники при их появлении дружно ушли «на натуру», и они лежали вдвоем на матрасе, за заляпанной краской ширмой, дышали растворителем и машинными выхлопами.
— Но что же мы будем делать, Айхен? Как выбираться?
— О, об этом не беспокойся. Хайллер будет искать Севелину, он всю галактику перевернет, но найдет ее.
— Он так любит ее… Она его дочь?
— Маш… Мне надо много тебе рассказать… Но не хочу сейчас!
— Пока мы вдвоем…
— Именно поэтому! Не хочу сейчас…
— А когда?
— Не торопи меня, пожалуйста…
— Ну ладно.
Вечером они распивали водку с пришедшими «с натуры» художниками, курили марихуану и позировали для портретов. Художники приглашали их в воскресенье в какой-то парк ставить каких-то идолов, то ли Ярилу, то ли Велеса, то ли и того и другого, и они согласились. Потому что были пьяны и немножко под кайфом и очень любили весь мир вместе с художниками, и готовы были ради них на все.
А потом они снова бежали до метро, теперь уже, чтобы успеть до закрытия, и, стремительно трезвея, тряслись в полупустом вагоне и думали каждый о своем.
Севелина с Пашей сидели на кухне, смотрели телевизор и пили чай с бутербродами, изо всех сил изображая, как хорошо им вдвоем и как никто им не нужен.
— Почему я чувствую себя виноватой? — прошептала Маша, застывая в коридоре и не находя в себе сил войти в свет и уют домашнего чаепития, — Виноватой перед ними обоими! Разве мы в чем-то виноваты?
— Не думай об этом! — прошептал в ответ Айхен.
— Не могу!
— Все равно не думай!
Айхен напоследок взял ее лицо в ладони и поцеловал в губы.
— Мы старые солдаты закаленные в боях за отечество не дрогнем перед врагом!
Маша хихикнула и, про себя тяжело вздохнув, с широкой улыбкой вошла в кухню.
— Плюшками балуетесь? А что-нибудь посущественней не хотите?
И метеором кинулась к плите.
Айхен плюхнулся на диван рядом с Севелиной, налил себе чаю, жадно набросился на бутерброд.
Он умел болтать ни о чем, напрочь игнорируя мрачные физиономии собеседников и, когда на столе появились тарелки с обжаренной с луком гречкой, котлетами и салатом, а чайник вскипел по второму разу, все уже было не так плохо, и хотя в Пашиных глазах не прибавилось тепла, по крайней мере Севелина уже не сопела, глядя в пол, она смотрела на него и глаза ее светились, и щеки розовели, когда она ловила его взгляд. Совсем прежний — теплый и ласковый.
Она не могла сердиться на него, не могла обижаться — долго не могла.
— Айхен, ну когда же мы полетим домой? — спросила она, когда принц укладывал ее в постель.
— Когда Армас за нами прилетит.
— А когда?
— Ну откуда же я знаю?
— Айхен… А он точно жив?
— Конечно, жив!
— Все живы, да?
— Видишь ли, малышка, я не дождался окончания боя. Про Эгаэла ты знаешь… А про остальных я ничего не знаю сам.
Севелина тяжело вздохнула, натянула одеяло до подбородка.
— Мне так его жалко… Айхен, мне кажется, я должна была больше любить его, когда он был с нами… Он был такой хороший! Такой хороший…
Девочка всхлипнула, глаза налились слезами.
— Наверное, ты права, — улыбнулся Айхен, хотя на самом деле с трудом представлял себе, как Эгаэла можно было любить.
— Он ведь герой, правда? Он погиб ради нас! Мы будем его помнить всегда! Правда?
— Обязательно.
Айхен смотрел в переполненные страданием глаза и думал, что несколько месяцев на Земле сделали из девочки совсем другого человека. Маленький пират и робот-убийца вдруг превратился… в кого? В девочку? Сказать ей это — убьет. Или не убьет?
Или скажет — да, я девочка.
Может быть, она просто выросла?
— Не плачь… Спи…
— Айхен… — и не сказала больше ничего, жалобно улыбнулась и отвернулась к стенке.
Да, пожалуй, с маленькими пиратами и роботами-убийцами как-то проще…
Спальных мест в пашином малогаборитном доме на всех не хватало, поэтому Севелина и Маша расположились на широкой кровати, где когда-то спал Паша, Паша — там, где спала Маша, а Айхен — там, где спала Севелина.
Мальчики с мальчиками, девочки с девочками.
И, когда девочки удалились в свои апартаменты, у мальчиков случился серьезный разговор на пониженных тонах.
Маша слышала только бу-бу-бу, и очень радовалась, что это «бу-бу-бу» ни во что большее не переросло. Она пыталась представить, до чего ее «мальчики» могли договориться и решила, что, должно быть, как это бывает в подобных ситуациях, благородные герои постановили оставить выбор за ней.
О том, как сильно она ошибалась, Маша узнала еще весьма нескоро и — как всегда — очень неожиданно. Хотя ведь могла бы уже понимать, что подозревать Айхена в благородстве не только глупо, но просто смешно!
Может быть слишком непохож он был на прежнего Айхена — в майке с Бартом Симпсоном, как будто проще и философичнее стал смотреть на мир, после путешествия по «российским весям»…
Может, лучше было бы, если бы Армас Хайллер так никогда и не объявился? Наверное, так было бы лучше! По крайней мере, для Маши. Но Армас Хайллер объявился и все снова полетело в тартарары… Все вернулось на свои места, на старые позиции.
И все в конечном итоге получили то, что хотели. Все, кроме Маши.
Двое элегантных одетых в костюмы и при галстуках мужчин, вышли из неприметной, явно уже немало побегавшей «Ауди» у подъезда кирпичного девятиэтажного дома. Остановились. Посмотрели наверх. Перекинулись парой фраз.
И направились к подъезду.
Домофон радостно щелкнул, признавая хозяев, хотя раньше никого из этих мужчин в глаза не видел.
Мужчины вошли в лифт, поднялись на нужный этаж.
Один из них позвонил в нужную квартиру и вернулся в лифт.
— Я буду ждать вас в машине… Только пожалуйста, не задерживайтесь.
— Хорошо.
Двери лифта закрылись, кабинка поползла вниз.
И тот час отворилась дверь в квартиру.
Возникшая на пороге девушка, нахмурилась, смахнула со лба непослушную прядку и, видимо, вознамерилась произнести классическое: «Вам кого?»
А потом — скорее догадалась, чем узнала. Узнала по хулиганским искрам в глазах, вырывающимся против воли сквозь строгий и серьезный вид.
Он так изменился! Так…
— Ой… здравствуйте… — сказала ошеломленная девушка.
— Здравствуй, Маша.
Он не стал спрашивать разрешения, он просто вошел. Прошел в квартиру, не сняв ботинок, вошел в комнату, и неприкрытое облегчение смыло остатки серьезности.
Севелина сидела за столом, под лампой, высунув от усердия язык, рисовала карандашом на бумаге что-то замысловатое.
Она действительно здесь. Не пропала. Не погибла. И почти не изменилась, хотя и времени-то не так много прошло, но ведь кажется, что минули годы, столько всего… Только щечки как будто румянее, и волосы окрашены в легкий золотистый оттенок.
