Некоторые защитники общества, моральным стражем которого была инквизиция, утверждали: Испания в этот период была «страной с наименьшими предрассудками во всем мире»[1470]. Однако в свете подобных историй, а также событий, связанных с беатами и изгнанием нечистой силы, которые мы рассматривали в главе 12, появляются основания полагать, что подобный вывод довольно странен.
Большая часть населения, несомненно, оставалась чрезвычайно легковерными и суеверными людьми. Но все эти качества противоречили движению в интеллектуальных кругах, поддерживающему Просвещение.
Однако такие круги, имевшие прямой доступ к рычагам власти и идеям, распространяющимся в остальной части Европы, обладали наступательным порывом. Поэтому к концу XVIII века, когда вооруженные силы Наполеона начали свое триумфальное шествие в Европе, эпизоды сопротивления, спорадически возникавшие в истории инквизиции, наконец-то стали оказывать доминирующее влияние.
Для обеспечения и сохранения своего центрального места в обществе организации по подготовке преследований необходима была всенародная поддержка. Хью Тревор-Ропер сформулировал это следующим образом: «Без народных трибунов гонения организовать невозможно»[1471].
Но как только общественное напряжение рассеялось, массы вернулись к своему респектабельного образу жизни. Все обвинения в адрес инквизиции получали молчаливую поддержку. Так что общество выбрало за совершенные преступления козлом отпущения организацию, занимавшуюся поиском козлов отпущения.
Инквизиция всегда была популярным движением в Португалии и в Испании[1472]. Разве с самого первого момента ее учреждения народ не бросился доносить на конверсос?[1473] Разве инквизиция не сделалась продуктом всенародного менталитета, а не причиной умонастроений?[1474] (Фактически она была и тем, и другим. Инквизиция не могла возникнуть без всенародной поддержки, но затем воспользовалась властью, данной ей, чтобы сформировать идеи народа).
Существовал ли способ, с помощью которого можно было остановить подъем инквизиции? Безусловно, имелись местные факторы в самом начале возникновения напряженности между «старыми христианами» и конверсос: гражданская война в Кастилии, развивающаяся урбанизация. В Португалии и Испании происходило много специфического — в частности, смешение культур, что в те времена оказалось уникальным для Европы.
В конце концов, инквизиция стала идеологической поддержкой для создания «чистой» нации и культуры, свободной от «примесей». Такова была идеологическая составляющая жестокости разгрома мавров и изгнания евреев.
Разумеется, жестокость — это не что-то новое для мира. Новым оказалось то, что жестокость оказалась наделенной законным статусом, что распространилось даже за пределы Иберии. Власть инквизиции была символом нарастающего могущества государства — могущества, которое обеспечивала модернизация. Это — начало тоталитаризма. Но в мире, где царили инквизиция и народная поддержка агрессии, экспансии и преследования, всегда происходило сопротивление.
Мы наблюдали признаки этого сопротивления в различных пунктах на протяжении всего нашего повествования: заговор конверсос для убийства инквизитора Арбуэса в Сарагосе, постоянные (до середины XVI века) жалобы арагонцев, направленные в трибунал, неоднократные нападения морисков на чиновников учреждения. Это были не отдельные единичные случаи. В зените протестов против инквизитора Лусеро в Кордове в сентябре 1506 г. толпа штурмовала Алказар и освободила всех заключенных[1475]. В 1591 г. произошло два народных восстания против инквизиции в Испании[1476]. В 1646 г. толпа забросала камнями инквизитора в Рио-де-Жанейро[1477].
Подобное давление на гонителей отражает борьбу в умах огромного количества отдельных людей (возможно, даже у всех) между побуждением к любви и порывом к разрушению. Это заложено в самое сердце психологической драмы инквизиции. Немалое утешение можно найти в том, что на протяжении всей ее истории находились люди, которые были способны обеспечить победу для своих добрых побуждений. Ведь наряду с рассказами об ужасах и жестокости в архивах инквизиции встречаются дела, отражающие более приятные эмоции.
Уильяма Литгоу, заключенного в 1620 г. в тюрьму инквизиции в Малаге, поддерживал кое-кто из персонала тюрьмы. Один из мавританских рабов в тюрьме инквизиции прятал раз в две недели горсть изюма и инжира в рукавах своей рубашки. Так происходило с вечера после того, как Литгоу пытали.
Все конечности раба были искалечены, ему приходилось бросать все фрукты из рукавов на пол, заключенный слизывал их с пола один за другим.
Затем Литгоу заболел, и в течение четырех недель за ним ухаживала африканская рабыня, ежедневно принося ему еду. Однажды она тайно пронесла бутылку вина. Литгоу был настолько растроган этим, что сочинил для нее стихи, в которой были строки:
Пусть ты из рода дикарей,В пустыне ты росла,Но сострадание в душеНе выжжено дотла[1478].
Возможно, Литгоу чувствовал, что инквизиция, действительно, была выжженной пустыней для эмоций — местом увечий, членовредительства, подавления личности. Но за пределами этой пустыни всегда находились люди, готовые рисковать своей жизнью или репутацией ради защиты преследуемых. В Португалии некоторые «старые христиане» вскрывали послания инквизиции и показывали их конверсос, что служило для гонимых предупреждением[1479]. Многие «старые христиане» прятали конверсос, которые надеялись бежать[1480].
Мы уже знаем, как во времена принудительного обращения евреев в 1497 г. некоторые христиане прятали детей евреев, чтобы власти не забрали их у родителей (см. главу 2).
Но, возможно, самым трогательным из всего, в чем «старые христиане» оказались единодушны с конверсос, и что показывает нам пример отважных людей, противостоящих преследованиям, являются случаи, когда некоторые из них сами принимали иудейскую религию и умирали на аутодафе[1481].
Севилья, 1720 г.
25 июля 1720 г. тридцатишестилетнего монаха Хосе Диаса Пимиенту (известного и как Абрахам Диас Пимиента) удушили с помощью гарроты, а затем сожгли на аутодафе в Севилье. Ему вменялось преступление в тайном иудаизме. Жизнь Пимиенты отличалась чрезвычайными приключениями, двурушничеством, недалеким умом, а в самом конце — великой отвагой. Инквизиторов более всего поражало в этом монахе то, что он был «старым христианином». Но его пришлось подвергнуть самому тяжкому наказанию за то, что монах принял иудаизм[1482].
Большую часть своей зрелой жизни Пимиента провел на островах в Карибском море. Он изучал грамматику и мораль (возможно, последнюю — без большого успеха) в Пуэбло-де-Лос-Анджелес, втором по величине городе Мексики. Пуэбло расположен далеко на плодородной равнине между древним замком Чолула и поселением Тлаксала.
Из Пуэбло Пимиента отправился на Кубу, где в 1706 г. в возрасте двадцати двух лет поступил в монастырь. О его горячем характере говорит то, что он сразу же страшно поссорился с некоторым из своих сотоварищей-монахов. Через два месяца Хосе бежал из монастыря, провел десять месяцев у родителей, но затем вернулся к монастырской жизни.
Можно понять, что не все было благополучно в монастырской жизни Пимиенты на Кубе. Спустя еще восемнадцать месяцев он попросил разрешения закончить свои занятия в другом месте, но получил отказ.
Испытывая раздражение от ограничений монастырской жизни, Пимиента снова бежал. Сначала он отправился в Каракас, затем — к берегу Карибского моря через джунгли Дариена и мимо бывших центральных земель майя на полуострове Юкатан. Наконец, Хосе заявился в Веракрус, порт на берегу Карибского моря, обслуживающий Мехико. Именно сюда прибыла сто пятьдесят лет назад в Новый Свет семья Карвахалов. Это порт, где Луис де Карвахал, губернатор Нового Леона, сумел победить пирата Джона Хокинса. Веракрус все еще привлекал охотников за удачей и людей, которые стремились изменить себя и свою жизнь.
Из Веракрус Пимиента поднялся на высокогорье вокруг Пуэбло, где он подделал свои документы о крещении, чтобы получить письменное разрешение на сан священника. Но жизнь в постоянных путешествиях в зловонные низменности на побережье, в высокогорья, из одного поста колониального варварства в другой не смогла успокоить мятежный дух. Хосе вернулся из Пуэбло в Веракрус, а спустя еще четыре месяца — в Гавану.
На Кубе епископ, который знал, что у Пимиенты поддельные документы, лишил его сана священника. Он дважды возвращался в монастырь, дважды бежал, каждый раз после возвращения его сразу же сажали в колоду.