Часть рабочих предпочла не ввязываться в разгоравшийся конфликт и отправилась по домам.
Через час после начала смены, в 8 часов утра, литейщики двинулись к новому машинному цеху, затем — к заводоуправлению. К ним примкнули рабочие кузовного и других цехов. Сорвав дверь с ворот заводоуправления, толпа хлынула на площадь[653]. Дальнейшее было почти зеркальным повторением предыдущего дня. Толпа остановила сначала электропоезд «Шахты-Ростов», а затем — проходивший мимо заводоуправления тепловоз. Движение было прервано. А над заводом, как и в полдень 1 июня, зазвучали тревожные гудки. Активную роль в этих событиях сыграли некоторые герои первого дня забастовки, в частности, Фетисов и Зиненко. Фетисов вообще действовал почти по шаблону. Утром он опять собрался поехать к матери (накануне эта поездка у него сорвалась), но почему-то опять оказался на заводе, а потом у остановленного тепловоза. Он снова выключил кран и спустил пар из центральной тормозной системы. Мотивы действий стропальщика не совсем понятны. По его собственному рассказу, он как бы пытался «исправиться»: спуск пара должен был, по его мнению, прекратить тревожные гудки[654].
А.И.Зиненко, один из строителей баррикады у заводских ворот вечером 1 июня, также оказался на железнодорожных путях. Из кабины остановленного тепловоза он агитировал толпу: «разговаривал с народом». По рассказу одного из патрулей, находившихся в эпицентре событий, кто-то сделал Зиненко замечание, а в ответ услышал: «Здесь рабочий класс. Он нас поймет»[655]. Конфликт между сторонниками восстановления порядка и активными забастовщиками, их борьба за контроль над поведением толпы не ограничились этим «замечанием» и ответной репликой Зиненко. В ответ на чей-то призыв пропустить тепловоз, из толпы осуждающе закричали: «Сколько вам заплатили, уходите, а то наломаем бока». Активного участника столпотворения у тепловоза 33-летнего фрезеровщика А. Г. Нестеренко упрекнули, сказали, что он «влез в грязное дело». Нестеренко упрека не принял, ответил: «Не твое дело!», а вслед «резонеру» еще и обиженно прокричал: «За сколько продался?».
Сквозь скандальную и малопривлекательную картину разгоравшихся беспорядков, сквозь грубость и мат все-таки проступал классовый лейтмотив: мобилизация толпы на почве ненависти и вражды к «толстопузым» и «начальникам» (или «толстопузым начальникам»?), психологическое давление на «лояльных» и «нейтральных» — обвинения в «измене», «продажности» и т. п., наконец, консолидирующая апелляция к «народу», «рабочему классу», которые «нас поймут».
Поднимаются другие заводы
Когда над окрестностями разнеслись гудки тепловоза, от основной толпы отделилась группа рабочих. Они направились на электродный завод, завод № 17 и «Нефтемаш», чтобы поднять их на выступление. Однако на электродном заводе уже были свои организаторы. Одной из ключевых фигур стал электрик Андрей Коркач. Другим активным организатором забастовки на электродном заводе следствие называло Г. Г. Каткова, впервые включившегося в беспорядки еще в ночь с 1 на 2 июня (тогда он пытался помешать продвижению танков). Оба они были уже в зрелом возрасте. Коркачу 45 лет (взрослый сын в момент новочеркасских событий служил в армии, старшая дочь работала чертежницей на НЭВЗ), а Каткову — 36, материально достаточно обеспечены, во всяком случае, по меркам своего времени. Так что вряд ли их активное участие в событиях можно объяснить исключительно спонтанной реакцией на повышение цен или случайным стечением обстоятельств. Вероятно, в действиях Каткова и особенно Коркача следует искать влияние каких-то более глубоких (идейных?) причин.
«Коркач по своей натуре рвач», — безапелляционно заявляло следствие. Иначе с какой бы это стати, будучи обеспеченным человеком, имея жену заведующую магазином (символ неправедного богатства в бытовой знаковой системе советского общества) говорить: «Я сорок лет ждал улучшения жизни». Однако все, что известно о действиях Коркача по организации забастовки на электродном заводе, делает обвинения во рвачестве психологически недостоверными. «Рвачи» предпочитают не кликать на свою голову неприятностей, а если и проявляют какую-либо активность в конфликтных ситуациях, то делают это исподтишка, предпочитая заботиться о своих шкурных интересах, а совсем не о рабочей солидарности. И уж тем более такие люди не пользуются уважением в рабочей среде. А товарищи Коркача по работе даже под нажимом следствия очень неохотно давали против него показания, «называли его по имени и отчеству, говорили, что он был для них авторитетным человеком»1.
Психологическую загадку Коркача помогают разгадать обстоятельства его осуждения в 1947 г. военным трибуналом за злоупотребление служебным положением к 3 годам лишения свободы. В то время Андрей Андреевич служил командиром эскадрона в Советской армии. В 1946 г. он избил своего подчиненного за кражу полотенца. Но этим «воспитание» не ограничилось. Коркач повесил на воришку табличку с надписью «Я украл полотенце, я жулик, вор и мерзавец», поставил сначала у столика дневального, за затем водил с той же табличкой перед строем и матерился1. Вероятно, Коркачу было свойственно обостренное, хотя и довольно примитивное чувство справедливости, то особое отношение к жизни, которое делало его в глазах рабочих правильным человеком, не превращая в зануду. Именно этим, а не двурушничеством и лицемерием, как писал прокурор Шубин в своей справке на Коркача, объяснялась его репутация: «человек, заботящийся о других рабочих» и «защищающий их интересы».
Коркач бесспорно был личностью волевой и сильной, его даже следователи КГБ не смогли сломить. Он сумел справится с жизненным кризисом после приговора суда и увольнения из армии, которой Андрей Андреевич отдал 11 лет жизни (с 1936 по 1947 гг., значит успел и повоевать). Фактически пришлось начать жизнь сначала, и это была достойная жизнь. Никаких отрицательных сведений о Коркаче за время, прошедшее после его освобождения по амнистии в 1947 г. до июня 1962 г., следствию собрать не удалось. Напротив, скрепя сердце, прокурор Шубин признал, что Андрей Коркач, с 1955 года трудившийся электриком на электродном заводе, «по работе характеризовался положительно»[656]. К этому следует добавить, что для простого электрика и человека своего возраста Коркач имел довольно высокое образование (9 классов) и умел внятно формулировать свои мысли.
«Обращаясь к рабочим, — рассказывал Коркач, — я говорил, чтобы они переодевались и уходили с работы, что этим мы поддержим требования рабочих завода им. Буденного, выступающих против повышения цен на мясо и масло. Говоря это рабочим, я имел цель организовать забастовку, т. е. чтобы рабочие ушли с завода, и этим самым выразить протест против постановления правительства о повышении цен на мясо и масло, применения танков для наведения общественного порядка в городе, выразить солидарность действиям рабочих с завода НЭВЗ»[657].
После этого группа Андрея Коркача обошла еще несколько цехов, призывая прекратить работу и вступая в разговоры с рабочими и представителями администрации. Некоторые разговоры запомнились: «У цеха графитации, — говорил Коркач, — мне пришлось беседовать с начальником этого цеха Бруком по вопросу о разрыве в зарплате рабочих и руководящего состава завода, заявлял ему, что он, как коммунист, видит много несправедливостей, имеющих место на заводе (имел в виду распределение жилплощади, разрыв в зарплате, повышение цен и другие), но не выступает об этом на собраниях». «Незнакомый мне рабочий, обращаясь к кому-то из нашей группы, говорил, что повышение цен — явление временное, что наступит время, день когда жить будет хорошо. Я в это время сказал, что 40 лет жду этого дня, что жду улучшения жизни, а жизнь, наоборот, ухудшается» 1.
Не все рабочие поддерживали забастовку, и далеко не все еще распростились с верой в «мудрый Центральный Комитет», который все видит и все знает о рабочей жизни, надо только подождать и потерпеть, и все будет хорошо. Да и сам Андрей Коркач, строго говоря, был «просоветским» критиком решений ЦК КПСС. Он осуждал власть, оставаясь в плену ее идейных догматов. Не случайно, в споре с коммунистом Бруком Коркач ругал его не как коммуниста, т. е. носителя определенного мировоззрения, а как плохого коммуниста, который видит несправедливости жизни и молчит. Лишь изредка в высказываниях Коркача прорывались антикоммунистические намеки: «Вы, коммунисты, видите, до чего довели рабочий класс?». В основном же речь шла о критике конкретных решений властей, которая не отрывала организатора забастовки от просоветски настроенной рабочей массы, а напротив, создавала определенное психологическое единство («мы» против «них» — начальников — предателей дела рабочего класса). Именно этим Коркач и был опасен властям (гораздо опаснее, чем хулиганы и истерические городские пауперы). За ним стояла «советская альтернатива» «переродившейся» власти, альтернатива, имевшая все шансы быть понятой и услышанной рабочими.
