Вдруг — чудо — из-за угла появился, постоял с секунду и пошел посреди улицы длинноногий офицер в белом, как снег, кителе с высокой талией. По голенищу его била шашка. На плечах горели полдневным солнцем старорежимным счастьем золотые погоны…
Что-то забытое шевельнулось в сердце Дмитрия Степановича, как будто он что-то вспомнил, на что-то вознегодовал. С непонятной живостью он высунулся в окно и крикнул офицеру:
— Да здравствует Учредительное собрание!
Корнет сейчас же подмигнул толстому лицу доктора и ответил загадочно:
— Там увидим…
А изо всех окон высовывались, звали, спрашивали:
— Господин офицер… Ну, что? Мы взяты? Большевики ушли?
Дмитрий Степанович надел белый картуз, взял трость и, оглянув себя в зеркало, вышел. На улицу валил народ, как из церкви. И впрямь — где-то малиново зазвонили колокола. Радостно шумящая толпа сбивалась на перекрестке. Дмитрия Степановича схватила за рукав пациентка, дама с тройным подбородком, искусственные цветы на ее громоздкой шляпе пахли нафталином.
— Доктор, глядите же — чехи!
На скрещении улиц, окруженные женщинами, стояли с винтовками наперевес два чеха: один сизобритый, другой с черными усищами. Напряженно улыбаясь, они быстро оглядывали крыши, окна, лица.
Их щегольские шапочки, френчи с кожаными пуговицами и нашитым на левом рукаве отличительным щитком, крепкие сумки и патронташи, их решительные лица — все вызывало восторг, почтительное удивление. Эти двое будто свалились на Дворянскую улицу из другого мира.
— Ура! — закричали в толпе несколько чиновников. — Да здравствуют чехи! Качать их! Берегись!
Дмитрий Степанович, протиснувшись и сопя, хотел произнести достойное приветствие, но от волнения у него пересохло горло, и он поспешил на конспиративную квартиру, где его ожидали высокие обязанности.
В подполье у мукомольши было пусто, — только табачный перегар, ощетиненные окурками пепельницы, и в конце стола спал блондин, уткнувшись в изрисованные носатыми рожами бумажки. Дмитрий Степанович тронул его за плечо. Блондин глубоко вздохнул, поднял бородатое лицо с блуждающими спросонья светло-голубыми глазами:
— В чем дело?
— Где правительство? — строго спросил Дмитрий Степанович. — С вами говорит товарищ министра здравоохранения.
— А, доктор Булавин, — сказал блондин. — Фу, черт, а я того-с… Ну, как в городе?
— Не все еще ликвидировано. Но это конец. На Дворянской — чешские патрули.
Блондин раскрыл зубастый рот и захохотал:
— Здорово! Ах, черт, ловко! Значит, правительство соберется здесь ровно в три. Если все будет благополучно — к вечеру переберемся в лучшее помещение…
— Простите… — У Дмитрия Степановича мелькнула жуткая догадка. — Я говорю с членом ЦК партии?! Вы не Авксентьев?
Блондин ответил неопределенным жестом, как бы говорящим: «Что ж тут поделаешь…» Зазвонил телефон. Он схватил со стола трубку.
— Идите, доктор, ваше место сейчас на улице… Помните, мы не должны допустить эксцессов… Вы представитель буржуазной интеллигенции, — умерьте их пыл… А то, знаете, — он подмигнул, — будет неудобно в дальнейшем…
Доктор вышел. Весь город теперь вывалил на улицы. Здоровались, как на пасху. Поздравляли. Сообщали новости…
— Большевики тысячами кидаются в Самарку… Дуют вплавь на эту сторону…
— Ну и бьют же их…
— А потонуло сколько… Гибель…
— Совершенно верно, — ниже города вся Волга в трупах…
— И — слава создателю, я скажу… За грех это не считаю…
— Верно, собакам собачья смерть…
— Господа, слышали? Пономаря с колокольни скинули…
— Кто? Большевики?
— Чтобы не звонил… Называется — хлопнули дверью… Я еще понимаю — кого-нибудь, но пономаря-то за что?
— Куда вы, куда, папаша?
— Вниз. Хочу амбар посмотреть. Цело ли…
— С ума сошли. На пристанях еще большевики.
— Дмитрий Степанович, дождались денечка!.. Вы куда такой озабоченный?
— Да вот — избрали товарищем министра…
— Поздравляю, ваше превосходительство…
— Ну, пока еще не с чем… Пока еще Москвы не взяли…
— Э, доктор, нам бы подышать свежим воздухом, и на том спасибо…
В толпе воинственно проплывали золотые погоны. Это был символ всего старого, уютного, охраняемого. Решительным шагом прошел отряд офицеров, сопровождаемый кривляющимися мальчишками. Смеялись нарядные женщины. Толпа сворачивала с Садовой на Дворянскую мимо нелепо роскошного, выложенного зелеными изразцами, особняка Курлиной. Какой-то малый кинулся в толпу…
— Что такое? Что случилось?
— Господин офицер, в этом дворе большевики, двое за дровами…
— Ага… Господа, господа, проходите…
— Куда это офицеры побежали?
— Господа, господа, никакой паники…
— Чекистов нашли!
— Дмитрий Степанович, отойдем все-таки, а то как бы…
Раздались выстрелы. Толпа шарахнулась. Побежали, роняя шапки. Дмитрий Степанович, запыхавшись, снова очутился на Дворянской. Он чувствовал ответственность за все происходящее. Дойдя до площади, он прищурился на обелиск, прикрывающий памятник Александру Второму. Протянув руку, сказал сердито и громко:
— Большевики готовы уничтожить все русское. Они добиваются, чтобы русский народ забыл свою историю. Здесь стоит никому не вредящий памятник царю-освободителю. Снимите же с него эти глупые доски и это гнусное тряпье.
Такова была его первая речь к народу. Сейчас же бойкие парни в картузиках — по виду приказчики — закричали:
— Ломай!
Раздался треск срываемых с памятника досок. Дмитрий Степанович пошел дальше. Толпа редела. Здесь громче раздавались заречные выстрелы. Навстречу доктору, со стороны Самарки, бежал почти голый человек в одних мокрых подштанниках. Темные волосы падали ему на глаза. Широкая грудь была татуирована. Несколько женщин, завизжав, бросились от него к воротам. Он вдруг вильнул и кинулся к спуску, вниз к Волге. За ним бежали еще трое, потом еще и еще, — мокрые, полуголые, запыхавшиеся… На улице закричали:
— Большевики! Бей их!
Все они, как кулики от выстрела, сворачивали к спуску, к пристаням. Дмитрий Степанович заволновался, тоже побежал, Схватил какого-то хилого человека без ресниц, с извилистым носом:
— Я — министр нового правительства… Сюда нужен немедленно пулемет! Бегите же, я приказываю…
— Не понимай по-русски, — с неудовольствием ворочая языком, ответил хилый человек…
Доктор оттолкнул его… Нужно было спешить действительно… Он сам пошел разыскивать чехов с пулеметом… И вот у чугунного подъезда, где, наполовину сшибленная, висела красная звезда, увидел еще одного большевика — дочерна загорелого человека с бритой головой и татарской бородкой. Военная рубаха на нем была разорвана, из пятнышка на плече ползла кровь. Показывая мелкие зубы, он по-собачьи вертел головой, огрызался, — видно, что страшно умирать.
Толпа напирала на него. Особенно женщины выкрикивали неистовые слова. Многие размахивали зонтиками, палками, стиснутыми кулаками… Тут же на ступеньках крыльца отставной генерал силился всех перекричать, махая на большевика лиловыми руками. Огромная фуражка поползла по его плеши, под дряблой шеей мотался орден.
— Решительнее, господа… Это комиссар… Без пощады… У меня у самого сын красный… Такое горе… Прошу, господа, найдите, приведите ко мне моего сына… Здесь же при всех убью. Убью моего сына… И с этим не должно быть никакой пощады…
«В данном случае вмешательство бесполезно», — взволнованно подумал Дмитрий Степанович и, отойдя, оглянулся… Крики затихли… Там, где только что стоял раненый комиссар, взмахивали трости и зонтики… Стало совсем тихо, слышались только удары. Отставной генерал глядел с крыльца вниз, слабо, как дирижер, помахивая рукой над сползшей на нос фуражкой.
Дмитрия Степановича догнал нотариус Мишин. Он был в грязном балахоне, застегнутом до шеи, лицо опухшее, в пенсне не хватало стеклышка.
— Убили… Заколотили зонтами… Ужасно — эти самосуды… Ах, доктор, а говорят, что делается сейчас на берегу Самарки — ужасно…
— В таком случае идем туда… Вы знаете — я в правительстве…
— Знаю, радуюсь…
Именем правительства Дмитрий Степанович остановил офицерский отряд в шесть человек и потребовал сопровождать себя до берега, где происходили нежелательные эксцессы. Теперь уже повсюду на перекрестках стояли чешские патрули. Нарядные женщины украшали их цветами, тут же обучали русскому языку, звонко смеялись, стараясь, чтобы иностранцам нравились и женщины, и город, и вообще Россия, которая опротивела чехам за годы плена хуже горькой редьки.
На грязном берегу Самарки добровольцы кончали с остатками красных, бежавших из слободы. Дмитрий Степанович пришел туда слишком поздно. Красные, успевшие еще перебежать через деревянный мост, переплывшие наискосок Самарку, садились на баржи и пароходы и уходили вверх по Волге. На берегу в ленивой волне лежало несколько трупов. Многие сотни мертвецов уже уплыли в Волгу.
