…Государь прогуливался по аллее Царскосельского парка с братом Мишей, в руках держал трехствольное ружье фирмы Sauer, один ствол нарезной, великолепный подарок, презент кузена Вилли, германского императора Вильгельма II… С Мишей болтали праздно. Заслышав речь, потревоженно и призывно дала сигнал ворона, стая снялась, Николай вскинул ружье и, почти не целясь, ахнул из обоих дробовых стволов. Три черных комка, трепеща, свалились на снег и остались — черные на белом, обсыпанные вокруг красной клюквой застывших капелек. «Nature morte, — сказал Миша, засмеялся. — Молодец, полковник, лихо палишь».
…Вздернув рясу, зажав ее зубами, Гапон карабкался через решетку сада, брюки тоже задрались, белели подштанники. Болтался, мешая, тяжелый крест-распятие, Гапон рванул, цепь лопнула, крест упал, оставив на снегу вмятину.
…У Полицейского моста волоклись извозчичьи санки, поперек лежала женщина, ноги висели, белые-белые. Шел студент — рука с отсеченными пальцами, — он помахивал беспалой своей ладонью, словно хотел остудить, брызгала кровь, публика шарахалась.
…Головами вниз висели на зубцах решетки убитые, они хотели перескочить вослед Гапону и не успели. На льду катка чернели окровавленные детишки, оркестр исчез, как смыло… Каркали вороны.
…Настигали. Василий прибавил шаг. Колонна приняла его в себя. Кони подлетели, затанцевали, вздыбились. По их крупам, холкам, животам бухали булыжники, несколько всадников кричали — не грозяще, а от боли, — колонна упрямо надвигалась, лошади танцевали, пятились, мягкие конские губы раздирали удилами, верховых норовили стянуть наземь, они противились, били плашмя, били остриями… Тимоха упал, пополз, его норовили ошарашить сапогом. Вжикали шашки, гулко шлепались булыжники, оглушали свист и брань, кто-то, вовсе обезумев, подскочил к Василию, умело дал подножку, Василий упал, раскинув руки… Он услыхал в несусветном сплетении шума короткий, знакомый звук, сразу не понял, какой это звук и почему знакомый, почему припомнился, нездешний, неуместный, Василий привстал на четвереньки, увидел Тимоху и вспомнил: смолоду он, Васька, показывая силу, давил в ладонях грецкие орехи, они раскалывались, звук был такой же, только много тише… Тимофей лежал с расколотым черепом.
«Когда люди разбежались, то… понеслись за ними вдогонку конные солдаты и рубили бегущих шашками; многие искали спасения в прилегающих домах, но командовавший офицер велел закрывать ворота и не пускать туда публику». — Из доклада комиссии, избранной общим собранием присяжных поверенных 16 января 1905 года, по поводу событий 9–11 января.
«У нас только два пути: или к свободе и счастью, или в могилу. Укажи, государь, любой из них — мы пойдем по нему беспрекословно, хотя бы это и был путь к смерти». — Из гапоновской петиции.
«Я верю в честные чувства рабочих людей и в непоколебимую преданность их мне, а потому прощаю им вину их». — Из речи Николая II перед депутацией из 34 рабочих, подобранных полицией.
«Пролетариат поговорит еще с царем иным языком!» — В. И. Ленин.
«Рабочие… говорят: „Да, теперь видно, что от царя не будет нам помощи. Мы просили хлеба, а нам дали пули!..“ Озлобление и возмущение массы достигло высшего предела… Я слышал две пламенные речи. Одна заканчивалась кликом: „Долой самодержавие!“ — кликом, который толпа подхватила с энтузиазмом. Другая речь закончена была громким призывом: „К оружию!“ Толпа встретила и этот призыв с сочувствием». — Из показаний очевидца. Ленинская газета «Вперед», 1905 год, 31(18) января.
«Рабочий класс получил великий урок гражданской войны; революционное воспитание пролетариата за один день шагпуло вперед так, как оно не могло бы шагнуть в месяцы и годы серой, будничной, забитой жизни». — В. И. Ленин, среда, 25 (12) января 1905 года.
7Говорили, что в тот день его видели и у Нарвских ворот, и на Миллионной, и у Троицкого моста, и на Васильевском, и на Гоголевской, — видели его, высокого, без шапки, с кудлатыми волосами, слипшимися то ли от пота, а может, от крови, собственной, чужой ли, с раздутой по ветру апостольской бородой, то в синих очках, то без них, мертво тусклел глаз; видели с алым знаменем; слух шел, будто бы он даже по своей руке полоснул, чтобы окрасить белый плат кровью, — это, скорей, из рассказа писателя Всеволода Гаршина, где описано про подобный случай; передавали о его, Шелгунова, речах с призывом к оружию; про басовитые выкрики его: «Долой царя-убийцу!»; слышали одни, как он пел «Марсельезу», а другим запомнилось, что — «Интернационал» и даже вроде по-французски пел; весть была такая, что выхватил он у солдата ружье и, спотыкаясь, почти слепой бежал на казаков…
Это, понятно, легенды. Не мог Василий Андреевич быть всюду в одно и то же время…
Но всюду были тогда большевики.
…Он упал, как тогда, в Баку. Казалось, рвет злой тамошний ветер, забивает пылью, раздирает глаза. Все болело — голова, оттоптанные руки, ноги, казалось, из спины и то кровь текла. И, как тогда, надо было ползти, а оп лежал, уставив незрячие свои очи в небо, и не видел ничего. И чей-то женский голос приговаривал над ним, он через силу позвал: «Женя!» — и не услыхал ответа.
Оклемался наутро. Дуся уговаривала хлебнуть водочки, отец стонал поблизости, охал, причитал, — про Тимоху уже известили. Отец, изникающий в своей жизни, благословлял Васю, и тому хотелось сделаться маленьким, несмышленым, потереться щекой об отцову сухую ладонь, этого не бывало никогда. Василий поднялся, крючась от боли, почти не видя, тронул холодеющие батины руки, послушал, как тот плачет предсмертно. Сказать ничего не сказал, разве тут говорить надобно, когда помирает человек…
«Фанатическая проповедь, которую в забвении своего сана вел священник Гапон, и преступная агитация злонамеренных лиц возбудили рабочих настолько, что они огромными толпами стали направляться к центру города…
Войска вынуждены были произвести залпы». — «Правительственный вестник», 1905 год, 11(24) января, вторник.
«Холостых залпов не давать, патронов не жалеть… Не подвергая задержанию, предавать смерти… Переколоть и перестрелять всех, кто не захочет сдаться… Арестованных не иметь, пощады не давать… Убивайте чем попало… Пуля и штык должны быть в полном ходу. Последствиями не стесняться… За строгость тебя свыше не осудят, а за недостаток ее тебе наверняка попадет». — Из приказов и распоряжений петербургского генерал-губернатора Трепова, барона Медема, полковника Мина, ротмистра Рахманинова, великого князя Николая Николаевича.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
