К этому автор труда «Интеллектуальное развитие Европы» [49] добавляет:
«Среди тех, кто наиболее виновен в этом преступлении, должно быть отмечено имя знаменитого Евсевия, епископа Кесареи!» (с. 147).
Не будет ошибкой напомнить читателю, что это тот же самый Евсевий, который обвиняется в том, что он вставил в текст знаменитый параграф, касающийся Иисуса [151, XVIII, 3], который был таким чудесным образом найден в его время в писаниях Иосифа Флавия; до этого времени эта вставка оставалась совершенно неизвестной. Ренан в своей «Жизни Иисуса» придерживается противоположного мнения.
«Я полагаю, говорит он, «что абзац, относящийся к Иисусу, подлинный. Он совершенно подходит по стилю Иосифу; и если этот историк упомянул Иисуса, то именно так он должен был говорить о нем».
Прося прощения у этого выдающегося ученого, мы опять должны ему возразить. Оставляя в стороне его осторожное «если», мы только покажем, что хотя этот короткий абзац может, возможно, быть подлинным и «совершенно подходить по стилю Иосифу», несколько его вводных слов являются более поздними ощутимыми подделками; и что «если» Иосиф, вообще, упомянул Христа, то не так «он должен был говорить о нем». Весь этот абзац состоит из нескольких строк и гласит:
«В то время был Иасус, «мудрый человек»,[412] если, в конце концов, правильно называть его человеком! (άνδρα), ибо он совершал поразительные деяния и был учителем таких людей, которые внимают «истине» с удовольствием… Это был Помазанник (!!). И когда по обвинению первых людей среди нас он был осужден Пилатом на крест, те, кто любили его, не переставали любить его. Ибо он показался им на третий день живым, и боговдохновленные пророки рассказывали это и многие другие чудеса о нем».
Этот абзац (из шестнадцати строк в оригинале) заключает в себе два недвусмысленных утверждения и одну оговорку. Последняя выражена следующим предложением: «Если, в конце концов, правильно называть его человеком». Недвусмысленные утверждения заключаются в «Это был ПОМАЗАННИК» и в том, что Иисус «показался им на третий день живым». История представляет нам Иосифа как цельного, бескомпромиссного, упрямого, ортодоксального еврея, хотя и он писал для «язычников». Будет правильно обратить внимание, в какое ложное положение эти выражения поставили бы истинного правоверного еврея, если бы они действительно исходили от него. Их «Мессию» ждали тогда и ждут до сих пор. Мессия есть Помазанник, и наоборот. И Иосифу вкладывают в уста слова, которыми он признает, что «первые люди» среди них обвинили и распяли на кресте своего Мессию и Помазанника!! Нет надобности далее комментировать такую несообразную нелепость[413] даже тогда, когда ее поддерживает такой зрелый ученый как Ренан.
Что же касается принадлежащего к отцам церкви смутьяна Тертуллиана, которого де Мюссе прославляет в компании с другими полубогами, — он рассматривается Реусом, Бауром и Швейглером в совсем другом свете. Недостоверность сообщаемого и неточность Тертуллиана часто очевидны, говорит автор «Сверхъестественной религии». Рей характеризует его христианство как «вpre, оскорбительное, грубое, жестокое». Оно без набожности, без милосердия, иногда даже без верности, когда он оказывается перед оппозицией.
«Если», — замечает этот автор, — «во втором веке все партии, за исключением некоторых гностиков, были нетерпимы, то Тертуллиан был самый нетерпимый изо всех!»
Труд, начатый первыми отцами, был завершен софоморфическим Августином. Его сверхтрансцендентальные размышления о Троице; его воображаемые диалоги с Отцом, Сыном и Святым Духом, и разоблачения и завуалированные намеки на своих бывших собратьев манихейцев привели мир к тому, что на гностицизм стали смотреть как на нечто позорное и черная тень была наброшена на оскорбленное величие единого Бога, которому в почтительном молчании поклонялись все «язычники».
И таким образом получается, что вся пирамида римско-католических догм покоится не на доказательствах, но на вымыслах. Гностики слишком искусно загнали отцов церкви в тупик, и единственным спасением последних стало прибегание к подделкам. В течение почти четырех веков великие историки, почти современники Иисуса не обратили ни малейшего внимания ни на его жизнь, ни на смерть. Христиане удивлялись такому необъяснимому упущению в отношении того, что церковь рассматривала как величайшие события в мировой истории. Евсевий спас положение. Таковы были те люди, которые оклеветали гностиков.
Первой и наиболее незначительной сектой, о которой мы слышали, является секта николаитов, о которой Иоанн в «Апокалипсисе» велит голосу, в своем видении сказать, что их доктрина ему ненавистна [Откровение, I и II]. Однако, эти николаиты были последователями Николая Антиохийского, одного из «семи», избранных «двенадцатью», чтобы они распределяли помощь из общего фонда прозелитам в Иерусалиме [Деяния, II, 44, 45, IV, 1-5], едва ли более как несколько недель или, может быть, месяцев после Распятия;[414] кроме того, он был человеком, «славящимся честностью, полным Святого Духа и мудрости» (стих 3). Таким образом получается, что «Святой Дух и мудрость» свыше более не защищали от обвинений в «ереси», как будто они никогда не осеняли «избранных» из апостолов.
Было бы очень легко раскрыть, какого рода ересь здесь подразумевалась, если бы даже у нас не было других, более достоверных источников информации в каббалистических писаниях. Обвинение и точная природа «мерзости» изложены во второй главе «Откровения», в стихах 14 и 15. Этим грехом была только — женитьба. Иоанн был «девственник»; несколько отцов утверждают этот факт, ссылаясь на предание. Даже Павел, самый свободомыслящий и великодушный из них всех, находит трудным примирить положение женатого человека с положением верного слуги Господа. Также имеется «разница между замужнею и девицей» [1 Коринфянам, VII, 33]. Последняя радеет «о делах Господа», а первая только думает, «как ей угодить своему мужу».
«Если какой-нибудь муж думает, что ведет себя немило по отношению к своей девственности… пусть они женятся. Тем не менее тот, кто стоек в своем сердце и имеет власть над своим хотением и решился… сохранить свою девственность, поступает хорошо.
Так что, кто женится — «поступает хорошо… но кто не женится — поступает лучше». «Остался ли без жены?» — спрашивает он, — «не ищи жены» (27). И сказав, что по его суждению оба будут счастливее, если они не женятся, добавляет как веское заключение: «Я думаю, и я имею Духа Божия» (40). Далеки от этого духа терпимости слова Иоанна. Согласно его видению, имеются лишь сто сорок четыре тысячи, которые были искуплены из Земли, и «это те, которые не осквернились с женами, ибо они девственники» [Откровение, XIV, 3, 4]. Это кажется окончательным выводом; так как за исключением Павла, нет ни одного из этих первоначальных назаров, «отделившихся» и давших обет Богу, кто приводил бы большую разницу между «грехом», совершаемым в пределах законного брака и «мерзостью» прелюбодеяния.
С такими взглядами и с такими предрассудками было вполне естественно, что эти фанатики должны были начать бросать этот порок, как пятно, в лицо своих собратьев, а затем постепенно «наращивать» свои обвинения. Как мы уже говорили, только Епифания мы находим сообщающим такие мелкие подробности как, например, масонские «рукопожатия» и другие знаки опознавания между гностиками. Он когда-то сам принадлежал к их числу, и поэтому ему легко было доставлять подробности. Только насколько можно полагаться на этого достойного епископа — это очень серьезный вопрос. Достаточно лишь очень поверхностно ознакомиться с человеческой натурой, чтобы обнаружить, что редко существовал такой предатель, ренегат, который, в момент собственной опасности превратившись в предателя товарищей и свидетеля против них, не будет после лгать так же бессовестно, как предавая. Люди никогда не прощают и не смягчаются по отношению к тем, кому они вредят. Мы ненавидим наших жертв пропорционально тому вреду, который им причиняем. Это истина, старая как мир. С другой стороны, абсурдно думать, что такие люди, как гностики, которые по словам Гиббона, были самыми состоятельными, гордыми, наиболее любезными, так же как и наиболее учеными изо всех, «называвшихся христианами», — были виновны в отвратительных, похотливо-чувственных деяниях, в каких Епифаний любит их обвинять. Даже если бы они были подобны тому «сборищу оборванцев, почти голых и свирепого вида», которое Лукиан описывает как последователей Павла,[415] мы бы заколебались поверить такому пакостному повествованию. Насколько же тогда менее вероятно то, что люди, которые были платониками, так же как и христианами, могли когда-либо быть виновными в таких нелепых обрядах.
