— подачками воспитателей, в обмен на травлю неугодных и удержании в страхе всех, кто не хочет очень тесно дружить с администрацией, они не видят, не хотят видеть!
На самом же деле детдом карикатурно похож на зону. Есть «воры», есть «актив», есть серая масса мужиков и где-то у параши — «обиженные», но всё это ровно в тех рамках, как нужно администрации̶к̶о̶л̶о̶н̶и̶и̶ детского дома.
Всё, конечно же, может быть, и рамки этого контроля подчас колеблются, ослабляясь и делаясь иногда вовсе уж символическими. Рамки эти, чтобы там малолетние сявки не думали о своей духовитости и дипломатических талантах, определяются не ими, а нежеланием администрации выносить сор из избы, желанием решать неприятные вопросы кулуарно.
Это, то бишь кулуарность и несоответствие формальных требований действительности, классический стиль советского и постсоветского руководства. Действуя по Закону, когда все вокруг живут по поконам, это идти против окружающих, против коллектива, против всего устоявшегося и привычного. А быть как все — удобно…
… и руководство, в случае надобности, всегда может посадить такого человечка — притом, что интересно, действуя строго по Закону!
А сейчас сявки взбрыкнули, не понимая даже, что бунтуют, и завуч пока не понимает, что делать.
Действовать по закону, это выносить сор из избы, вытаскивать на солнышко проблемы детдома, о которых все, Кому Надо, как минимум догадываются, а скорее всего, знают досконально. А в моём случае, как несложно догадаться, внимание будет повышенным, и если пресловутого «Голоса Америки» она вряд ли боится, то вот использования меня и моих проблем во внутренних аппаратных играх — вполне!
А сейчас у неё — из-за того, что «воры», то бишь сявки, взбрыкнули, а «актив», равно как и большая часть детдомовцев, в пионерском лагере, возможности маневра крайне ограничены.
Нисколько не сомневаюсь, что завуч найдёт возможность нагадить. Сейчас, когда её интрига споткнулась о мой неожиданный авторитет в этой специфической среде, её самолюбие уязвлено, так что она ищет возможности отыграться, и прилететь может вовсе уж с неожиданной стороны.
Это… напрягает, и очень сильно. Настолько, что иногда я поглядываю в сторону забора, прикидывая, как буду его штурмовать, и останавливает, собственно, только то, что для администрации детдома, да и для всех вышестоящих, мой побег станет настоящим праздником!
Кого-то пожурят, и может быть даже, найдут стрелочника, но остальные — выдохнут!
Жара для Москвы и Подмосковья стоит необыкновенная, звенящая, почти израильская. Дождей в последнее время почти не было, а те, что были, испарялись, кажется, не долетая до земли.
Внутри раскалённых бетонных стен, окольцовывающих детский дом, впечатление и вовсе удручающее. Деревья и кустарник, высаженные по линейке, положение не спасают, а скорее усугубляют, потому что вся эта линейность и плановость придаёт растительности какой-то мертвенный, бетонный оттенок.
К тому же, по непонятным для меня причинам, деревья с кустами и до жары были какими-то ободранными, кислотными. У меня даже сложилось впечатление, что здесь, на территории детского дома, отравлена земля и даже сам воздух.
От всей это обстановки порядком тошнит, а про сопутствующие факторы не то что говорить, а даже думать не хочется. Психика давится и корёжится нешуточно, и будь я в самом деле подростком, давно бы сорвался с нарезов к чёртовой матери!
Но и так… жизненный опыт помогает, но гормоны у меня вполне подростковые, и в голову они шибают не слабо. Пока держусь, но уже — с трудом.
Хуже всего то, что от родителей никаких известий. Что думать и что делать, не знаю.
Администрация, между тем, дав передых в несколько дней, начала сперва едва ощутимо, а потом всё больше и больше давить на меня.
Позавчера из пионерского лагеря вернулась часть детей. Вернулась, как я понял, раньше срока, пребывая от этого не в лучшем расположении духа. Нисколько не сомневаюсь, что днём раньше или днём позже, но им намекнут, а может быть, и прямо скажут, что я — виновник их неприятностей, и если бы не я, они бы отдыхали в пионерском лагере до конца лета.
Завуч, при редких наших встречах на территории детдома, улыбается сладко, и с каждым днём всё слаще. Это, и ещё десятки мелочей, которые трудно передать словами, сильно давят на психику, а потом, как я понимаю, будет устроена провокация — в той или иной форме. Ну или как вариант, я сам сорвусь, благо, поводов для этого в детдоме предостаточно.
' — Началось!' — констатирую мрачно, стараясь не коситься на «топтунов», без особо стеснения таскающихся за мной с самого утра. Это и глаза и уши администрации, и элемент психологического давления, и свидетели, готовые с честными глазами рассказать, что было, и особенно — чего не было.
«Урок», то бишь «сявок» на территории детдома сейчас нет, они и ночуют-то не каждый раз, отмечаясь только днём. Парни это почти взрослые, некоторые, несмотря на то, что не окончили ещё восьмой класс, постарше меня, и у них своя, насыщенная и интересная для них жизнь, заполненная блатной романтикой.
Они предлагали мне «рвануть на волю», давая все зубы разом, что администрация ни о чём и никогда… век воли не видать!
Тащить их в свой гипотетический конфликт с «активом» желания у меня нет, и не только из-за чистоплюйства, но и из-за понимания, что ситуацию «урки» поймут на свой, очень своеобразный лад, и наломают таких дров, что колония для малолетних преступников замаячит для меня очень отчётливо.
Разговоры о том, что поступок моих родителей, это настоящее «отрицалово», и что в лагере для такого козырного пацана, как я, всегда найдётся кружка чифиря и уважение, утешают слабо. В лагерь не хочется, даже если меня там сходу определят в козырную масть.
Вся антисоветчина урок, может быть, вполне искренняя и выстраданная, разбивается о воспоминания родителей, прекрасно помнящих о том, как администрация лагерей ломала через колено политических с помощью не столько даже вертухаев, сколько уголовников. Проверять, насколько ситуация изменилась, у меня нет ну ни малейшего желания!
Даже если я потом (в чём сильно сомневаюсь!) сумею описать это с пронзительной яркостью и нобелевским мастерством, получив международное признание выше, чем у Солженицина, терять годы на попытку
