— Теперь отцепится, — уверенно сказал Владимир Никифорович.
— А если опять прицепится?
— Тогда опять ко мне иди.
Андрею не показалась идеальной такая схема, да что поделаешь?
— Что я тебе должен, Владимир Никифорович?
— Ну что? Водки давай. Та была для камлания, а эта будет за камлание, — доходчиво объяснил Тугужеков. Но и эту водку, плату за камлание, они пили вместе и на равных, только уже в доме Тугужекова.
Что характерно — никакие сущности больше не тревожили Андрея. То есть что они, люди, не одни на писанице — в этом Андрей не сомневался раньше, до происшествия, не сомневался и потом. Но после того, как Андрей с Тугужековым «кушал барашка», а заодно кормил прицепившегося духа, никто не торчал на вертикальной стенке возле него, тем более никто не сокращал дистанцию, подкрадываясь к нему по карнизу.
С этим «кормлением духа» возникает одна ассоциация — в советское время, когда покойников не отпевали, иногда приходилось слышать, что вскоре после смерти человека надо подать нищим, поставить свечку и так далее. Иначе покойный начинает являться близким родственникам во сне и жалуется — мол, хочу есть. Сны, конечно, очень ненадежная, малодоказательная субстанция, и всегда ведь человек может убедить себя, что видел во сне вовсе не то лицо, а это, и совсем не одно событие, а другое. Но в целом получается, что в этом поверье родственники кормят своего покойника, обращаются с ним, как с духом.
Характерно, что после церковного отпевания никакие такие сны не снятся, и кормить покойника не надо. Ну что ж! Что при отказе от высших форм религии тут же оказываются востребованы низшие, писали много. И возникает вопрос: а может быть, лучше все-таки отпевать покойников? Как-то во всех отношениях получается намного лучше. Я бы сказал, много приятнее.
Но и в случае с Андреем все ведь кончилось ритуальным кормлением духа, и кончилось навсегда.
Рассказ Фомича
Этого человека я назвал так же, как многих своих информаторов — похоже, но все-таки не так, как его зовут на самом деле. Меня он писать о себе не просил и ничего не сделал мне ни особенно хорошего, ни особенно плохого. Знакомы мы были, пока я ездил в отряд к одному петербургскому археологу, потому что Фомич работал у него «вечным завхозом».
Должности такой, конечно, в штатном расписании не было, а были только лаборанты, старшие лаборанты, фотографы, художники и шоферы. Так что проводили Фомича по ставке старшего лаборанта, но с самого начала его задачей был совсем не разбор коллекций и не работа на раскопе, а организация, закупка и хранение провизии и прочие скучные, но необходимые и при должном умении — даже доходные мероприятия. Все уходили на раскоп, а Фомич оставался в лагере и мирно спал до полудня, а там начинал думать, как жить — и ему лично, и всему лагерю. Кто его презирал, как перевалившего на шестой десяток бедолагу, так ничего в жизни и не достигшего. Кто ему завидовал, как ловкому и хитрому бездельнику… В общем, по-разному относились. Я лично относился к нему функционально — как к человеку, который выдает консервы и хлеб на завтраки и организует похищение лука и свеклы с совхозного огорода. И только.
Но однажды Фомич меня удивил до предела. Мы оставались в лагере вдвоем, готовили груз для разведки. Что такое археологическая разведка, Фомич понимал, относился крайне серьезно, и никаких проблем не возникало. Но вот узнав, что едем мы, среди прочего, и к одной из писаных скал, Фомич, к моему удивлению, вдруг смачно сплюнул и ругнулся совершенно непристойно.
— Ты что, Фомич?! Мы же искать там памятники будем! Может, они такого же возраста, что и писаница?
— К той матери! К той матери, Михалыч! На хрен надо, на хрен надо, на ночь глядя?
— Да бог с тобой, какая ночь?! Второй час, обедать скоро…
— А все равно, не надо про писанки, знаю я их…
Если освободить дальнейший рассказ от всевозможных матерных напластований, от повторов, возвращений и историй про разных родственников, женщин и приятелей, от сетований и воплей, выглядеть он будет приблизительно так.
Три года тому назад Фомич начал поле не с обычным петербургским археологом, а с совсем другим человеком, который и занимался писаницами. А если быть совсем уж точным, то занимался этот человек еще со студенческой скамьи каменным веком и вел раскопки на юге России… вернее сказать — участвовал в раскопках, которые организовывали и проводили другие. Говоря коротко — свое имя в этой работе этот археолог… назовем его, скажем, Семенов… далеко не обессмертил. Говоря чуть более развернуто, этого Семенова последовательно выпинывали изо всех отрядов, лабораторий, экспедиций — отовсюду, где бы он и когда бы ни начинал трудиться.
Одна причина элементарна, и состояла она в примитивнейшем запойном пьянстве и вытекающих из него или тесно сопряженных с ним ненадежности, неисполнительности и нежелании работать.
Вторая причина более экзотична… Дело в том, что Семенов вполне серьезно считал себя корифеем всех наук, великим знатоком каменного века и специалистом экстра-класса. Обычно его высказывания вызывали то неловкое молчание, то академически сдержанное веселье, но Семенова это не смущало. Они все просто лжецы и завистники! Они, эти дураки с учеными степенями, просто недопонимают величия ума и силы духа лаборанта Семенова! Что бедняга и в 30, и в 35 лет оставался лаборантом, свидетельствовало только о тупости и патологических чертах характера всего остального ученого мира, и только.
Последний раз Семенов ухитрился вызвать гнев Анисюткина— человека исключительно миролюбивого. Конфликт произошел потому, что начальник экспедиции обратил внимание сотрудников на известный в общем-то факт: в конце каменного века уровень обработки каменных орудий не повышается, а в ряде отношений становится ниже. И причина этому…
Но начальника перебил Семенов:
— Да глупости все это! Знаю я, почему они хуже работали!
— И почему же?!
— А тогда одни маразматики на белом свете и жили. Маразматики и вырожденцы!
— Петенька… С чего вы взяли?!
— Так мамонтов же не стало. Пока они за мамонтами гонялись, шел естественный отбор — пока еще его поймаешь! А как мамонтов не стало — вырождение. Вот и все.
Наступила полная тишина. Начальник долго глядел на Семенова, все пытаясь понять — шутит он или несет все это всерьез. Вроде бы не засмеялся…
— Петенька, это же давно известный парадокс — как только появляется металл, медь и бронза, камнем начинают пренебрегать, качество каменных орудий уменьшается. А медь и бронзу берегут, изделия из них помногу раз переплавляют, и при раскопках, как правило, медных изделий не находят. И на первый взгляд каменный материал вдруг становится все примитивнее без видимой причины. А мамонты, кстати, к тому времени несколько тысяч лет как вымерли…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
