Это людный, сбивающий с толку и восхитительный город. Возможно, это самый старый город в Италии. Стены и бастионы протянулись на большое расстояние, но направление их можно проследить, в то время как ручей или канал, трудно сказать, что это такое на самом деле, причудливо извивается, так что когда идешь по мосту, кажется, что ты в Венеции. Людные улицы в центре города относят к периоду Средневековья, но их прямоугольная форма напоминает о том, что на ом месте был древнеримский город — тот, в котором, как говорят, родился Ливии. Более знаменитым, однако, в Падуе считается святой Антоний, чья могила находится в этом городе. Один старик сказал мне, что Антоний и на небесах самый работящий святой, надо лишь обратиться к нему в нужный момент.
Первое, на что я обратил внимание, это — методика обслуживания автобусных экскурсий. Автобусы, рыча, въезжают в Падую и останавливаются у капеллы дели Скровенья. Пока пассажиры входят в часовню, водители разворачивают автобусы и готовятся увезти других путешественников, что вышли на улицу. Ни минуты простоя. Как замечательно, когда тебя быстро доставляют с одного места в другое, а тебе ничего не надо делать: сиди себе, откинувшись на мягкую подушку! Только великие лорды и миллионеры могли когда-то позволить себе путешествовать с таким комфортом.
Неподалеку пригорюнилась церковь Августина. Пригорюнилась, потому что нет в ней больше знаменитых фресок Мантеньи. В последнюю войну молодой человек в небе над Падуей сбросил бомбу, и, подчинившись закону гравитации, она упала на церковь и уничтожила работу Мантеньи. В этот трагический момент Италия понесла самую страшную потерю в области искусства. И все же каким-то чудесным образом стоящая рядом капелла не пострадала. Если бы бомба попала в это здание, потеря была бы еще ужаснее.
Часовня построена в 1305 году сыном ростовщика Ринальдо дели Скровенья, человеком, которого Данте поместил в ад, чтобы он с другими ростовщиками сидел там на раскаленном песке. В 1305 году в Англии царствовал король Эдуард I; римские папы пока еще не бежали в Авиньон; оставалось шестьдесят лет до рождения Чосера… так примерно старался я охватить взглядом это время. Об основателе этой часовни ничего не известно, кроме того, что он был богат и что нанял самого революционного художника того времени расписывать интерьер — уродливого маленького гения Джотто.
Каждый дюйм здания покрыт фресками. Сводчатый потолок — это синее небо, усыпанное золотыми звездами, а на стенах более тридцати самых известных картин: сцены из жизни Христа и Пресвятой Девы Марии. Хотя в любой книге по искусству вы сможете увидеть эти иллюстрации, даже самые лучшие репродукции не могут дать полного представления об оригиналах. В часовне вы видите их не как отдельные картины, а как серию картин, размещенных в правильном порядке. Цветовая гамма потрясающая, хотя, должно быть, время от времени к фрескам прикасалась кисть реставратора. Сикстинская капелла дает такое же ощущение, выраженное в цвете, большей частью синем. Не так просто современному человеку, в распоряжении которого книги, изданные за несколько веков, представить себе эффект, производимый фресками Джотто на своих современников, людей, не умевших читать. Этот Новый Завет в картинах сделал больше, чем рассказал историю. К тому же он и рассказал ее по-новому. Возможно, многие тогда были шокированы: как можно снять Христа и Пресвятую Деву с византийского неба и поместить их в обыкновенный повседневный мир? Их реакцию можно сравнить, видимо, с реакцией зрителей, впервые увидевших кинофильм.
Джотто был крестьянином, жившим в долине неподалеку от Флоренции, давшей стране Медичи. Современники Джотто, как истинные итальянцы, поражались уродству художника. Рассказывают, что друг Джотто, Данте, сидел иногда с ним в часовне, наблюдая за тем, как художник быстро переносит свои картины на мокрую штукатурку. Поэт думал: как странно, что человек, умеющий создавать такую красоту, произвел на свет шестерых детей, и все до одного оказались такими же уродливыми, как отец.
С наступлением темноты кварталы Падуи возвращаются в XVI век. Многие англичане узнают улицы с колоннами, где в юности они снимали жилье. Англичане и шотландцы приезжали в местный университет учиться и организовывали свою англоязычную группу. Такие группы, в зависимости от языка, назывались нации. Отсюда недалеко до Венеции, и студенты ездили туда по праздникам и приветствовали прибытие нового английского посла, пили за его здоровье, а после на пьяцца Святого Марка случались драки, и праздник заканчивался в полицейском участке. В самой Падуе национальное соперничество приводило к спорам, которые иногда заканчивались трагически.
Иногда отвагу студентов-медиков распаляло присутствие в городе солдат. Такая взрывоопасная ситуация была описана Джоном Ивлином, учившимся в Падуе зимой 1645 года. «Я вернулся в Падую, — писал он, — когда город наводнили солдаты. Они вламывались ночью в дома, иногда совершали убийства, даже монахинь, что живут неподалеку, побеспокоили. Мы вынуждены были принять меры предосторожности: вооружились пистолетами и другим огнестрельным оружием, чтобы защитить свои комнаты. Студенты и сами по вечерам выходили на улицу и останавливали всякого, кто шел мимо их дома. По вечерам, когда становится темно, на улицах очень опасно. Трудно что-нибудь сделать, когда в одном месте так много людей разных национальностей».
7
Старое здание университета я нашел в центре Падуи, всего лишь в нескольких шагах от моей гостиницы. Сейчас здесь находится администрация современного университета, сами факультеты разбросаны по всему городу. Я увидел внушительный двор эпохи позднего Ренессанса. Мраморные ступени привели в комнаты, стены которых покрыты были именами и гербами студентов всех национальностей. Я остановился в Большом зале — здесь до сих пор вручают иногда дипломы — и смотрел на надписи, обращая внимание на имена соотечественников — англичан и шотландцев.
По университету меня любезно водил один из профессоров. Он рассказал, что самое раннее упоминание, сохранившееся об английском студенте, это упоминание о Хью Ивсхэме. Он стал потом врачом римского папы Мартина IV, а потом, в 1281 году, его назначили кардиналом. В списке здешних английских студентов встречаются громкие имена, такие как Роберт Флеминг (1447), основатель Линкольн-Колледжа, Джон Типтофт (1460), просвещенный, но пользовавшийся дурной славой Джон Фри, граф Вустер, и оксфордский реформатор Томас Линакр.
Мы вошли в зал, называющийся «Зал сорока». Стены его украшают портреты сорока выдающихся студентов. Большой интерес вызывает старинный стол, за которым в течение восемнадцати лет читал студентам лекции Галилей. Сделан он из грубых деревянных планок и больше похож на кафедру, чем на стол. Возможно, Галилею он достался по наследству от какого-то средневекового преподавателя. Стол этот весьма обшарпан.
