Нанину. Могу ли я спросить, не имеете ли вы в виду хорошенькую работницу, которая живет неподалеку от Кампо-Санто?
— Ее самую, — отвечала дама с большим удивлением и любопытством.
— Вероятно, синьора, вам будет приятно узнать, что она совсем недавно вернулась в Пизу, — учтиво продолжал дворецкий, — более того, она, скорее всего, вот-вот возвысится в свете. Я только что нанял ее прислуживать на большом балу у маркиза, а при таких обстоятельствах ей достаточно разыграть свои карты — и судьба ее обеспечена, нечего и говорить.
Дама поклонилась, устремила на собеседника крайне пристальный и задумчивый взгляд — и вдруг зашагала прочь, не проронив ни слова.
«Любопытно, — подумал дворецкий, направившись к себе. — Надо будет завтра спросить об этой даме у номера тридцать».
Глава II
Смерть Маддалены д’Асколи совершенно перевернула жизнь ее отца и дяди. Когда первое потрясение после тяжкой утраты прошло, Лука Ломи объявил, что теперь, после смерти любимой дочери, не сможет продолжать работу в прежней мастерской, по крайней мере не сразу, — ведь каждый уголок здесь связан с Маддаленой и навевает горестные воспоминания. Поэтому он принял предложение поучаствовать в реставрации нескольких недавно найденных древних скульптур в Неаполе и отправился туда, оставив свою пизанскую мастерскую на попечение и в распоряжение брата.
После отъезда мастера патер Рокко велел тщательно завернуть статуи и бюсты в полотно, запер двери мастерской и, к вящему изумлению всех, кто помнил, какой он умелый и толковый скульптор, более туда не заходил. Церковные обязанности он исполнял по-прежнему прилежно, однако реже привычного посещал дома друзей и знакомых. Чаще всего он наведывался во дворец д’Асколи — осведомлялся у привратника о здоровье дочери Маддалены, которая, как ему неизменно докладывали, благодаря заботам лучших пизанских кормилиц росла не по дням, а по часам. Что до переписки с его учтивым маленьким другом из Флоренции, она прекратилась уже несколько месяцев назад. Человечек вскоре после их беседы сообщил ему, что Нанина находится в услужении у одной из самых почтенных дам в городе, и это, похоже, избавило патера Рокко от всякого беспокойства за нее. Он не делал попыток оправдаться перед ней и лишь попросил своего избыточно-вежливого маленького посетителя былых времен дать ему знать, если девушка оставит нынешнее место.
Почитатели патера Рокко, заметив перемены в его жизни и возраставшую сдержанность манер, говорили, что к старости он становится все более чужд мирскому. Его враги (ибо даже у патера Рокко были враги) не стеснялись утверждать, что перемены эти лишь к худшему, поскольку патер относится к людям того склада, смирение которых должно особенно настораживать. Самого же священника не трогали ни хула, ни похвала. Размеренность и строгость его повседневной жизни не нарушало ничего, и даже неугомонная Сплетня, как часто ни пыталась она удивить его, неизменно терпела неудачу.
Такой была жизнь патера Рокко со дня смерти племянницы до возвращения Фабио в Пизу.
Разумеется, священник одним из первых явился во дворец поздравить молодого дворянина с возвращением. О чем у них шла беседа во время этой встречи, достоверно неизвестно, однако вскоре возникли подозрения, что произошла какая-то размолвка, поскольку свой визит патер Рокко не повторял. Он не жаловался на Фабио, а просто утверждал, что попытался дать молодому человеку добрый совет, однако его слова были превратно истолкованы, поэтому патер полагает, что теперь ему желательно избегать дальнейших столкновений, неприятных для обеих сторон, для чего стоит воздержаться от появления во дворце на некоторое время — впрочем, непродолжительное. На это все только изумлялись. И изумились бы еще больше, если бы их внимание не оказалось полностью поглощено предстоящим балом-маскарадом, что помешало им заметить и другое странное событие в жизни патера Рокко. Спустя несколько недель после разрыва отношений с Фабио священник возобновил прежние занятия скульптурой и отпер давно закрытые двери мастерской своего брата.
Обнаружив это, прежние работники Луки Ломи тут же обратились к нему с просьбой дать им работу, однако им сообщили, что в их услугах не нуждаются. В мастерскую заходили посетители, однако их, к вящему разочарованию, неизменно выпроваживали со словами, что здесь нет ничего нового и смотреть не на что. Так и текли дни до тех пор, пока Нанина не оставила свое место во Флоренции и не вернулась в Пизу. Флорентийский корреспондент немедленно сообщил об этом обстоятельстве патеру Рокко, однако то ли священник был слишком занят скульптурами, то ли это было результатом его осторожности и твердого решения не допускать по отношению к себе и тени подозрений без крайней необходимости, — так или иначе, он не пытался ни увидеться с Наниной, ни даже оправдаться перед ней в письме. Утро он неизменно проводил в одиночестве в мастерской, а днем отправлял церковные службы — и так было до дня накануне бала-маскарада во дворце Мелани.
В то утро он снова зачехлил скульптуры и запер двери мастерской, затем вернулся к себе и более не выходил. Раз или два к нему заглядывали знакомые, однако им сообщали, что он не очень хорошо себя чувствует и не может их принять. Если бы они проникли в его кабинет и увидели его, то немедленно убедились бы, что это отнюдь не пустые отговорки. Они бы заметили, что лицо патера пугающе бледно, а обычная сдержанность на сей раз изменяет ему.
К вечеру тревога усилилась, и старая экономка, попытавшись уговорить его съесть хоть кусочек, была неприятно поражена его ответом: патер Рокко впервые с тех пор, как она пришла к нему в услужение, резко и раздраженно оборвал ее. Вскоре она удивилась еще сильнее, поскольку он отправил ее с запиской во дворец д’Асколи, на что последовал незамедлительный ответ, который церемонно вручил ей один из слуг Фабио. «Давненько оттуда не было ничего слышно. Неужели они помирятся?» — думала экономка, пока несла ответ своему хозяину наверх.
— Мне уже лучше, — сказал патер, прочитав послание. — Настолько лучше, что я, пожалуй, пройдусь. Если кто-то спросит меня, скажите, что я ушел во дворец д’Асколи.
И он направился было к двери, но тут же вернулся и подергал ящик письменного стола, проверив, надежно ли он заперт, и лишь затем ушел.
Он застал Фабио в одной из просторных гостиных во дворце, где тот беспокойно расхаживал из угла в угол, комкая в руках несколько листков бумаги; на столе был расстелен приготовленный на завтрашний вечер маскарадный костюм — простое черное домино.
— Я собирался сам писать вам, — без обиняков сообщил молодой человек, — когда получил ваше послание. Вы предлагаете мне возобновить нашу дружбу,
