Многолетний друг и первый биограф писателя Макс Брод, описывая психоаналитический портрет Франца Кафки, отмечает, что он всю жизнь колебался между двумя «полюсами притяжения» — здоровьем и болезнью. Его личность двоилась. В стадии «болезни» Кафка проявлял маниакальную требовательность к себе, щепетильную совестливость, испытывал постоянный комплекс вины перед отцом и семьей, на него находили приступы неуверенности в своем творческом призвании, гипертрофической неуверенности, казалось бы, в самых простейших ситуациях, — все вызывало у него неврастению, гнетущее чувство одиночества и самоуничижения. Это наглядно видно из дневниковых записей Кафки и его литературных сочинений. Ужас. Заброшенность. Страх.
Вместе с тем Кафка бывал и совсем другим — стадия здоровья! Макс Брод вспоминает его живым и остроумным собеседником, великодушным человеком, с чувством такта, достаточно мягким, искренним и открытым дружбе.
Как ни странно, но иногда Кафка был способен и на социальный протест. В дни англо-бурской войны он открыто сочувствовал крошечному героическому народу, который боролся против мощной колониальной державы. Претил Кафке и великогерманский шовинизм. Однажды он, в окружении злобной толпы националистов, отказался встать, когда оркестр заиграл «Wacht um Phein» («Стража на Рейне»). И это был вызов. Но таких смелых поступков в жизни Кафки насчитывалось немного.
Если верить Максу Броду, то вся жизнь Кафки была движением от тьмы к свету, от болезни к здоровью: «Две противоположные тенденции боролись в Кафке: тяга к одиночеству и стремление к общению. Но правильно понять его можно, только осознав, что он принципиально порицал в себе безусловно имевшее место стремление к одиночеству, что высшей целью и идеалом для него была жизнь, включавшая в себя общение и осмысленный труд».
Таков casus Кафки по Максу Броду.
А вот признание самого Кафки: «Без предков, без супружества, без потомков, с неистовой жаждой предков, супружества, потомков…» (21 апреля 1922).
И окончательный вывод, как приговор: «Мне надо много быть одному. Все, что мной создано, — плоды одиночества…»
Поговорим немного о «плодах».
Творения и конструкции
Я был мудрецом, если можно так выразиться, ибо был готов в любую минуту умереть, но не потому, что выполнил все, являвшееся моим долгом, а потому, что не сделал ничего и даже поверить не мог в возможность хоть что-либо сделать.
Франц Кафка
В журналах Кафка начал печататься в 26 лет, в 1909 году. Когда в январе 1913 года вышла в свет его первая книга «Созерцание» (другой перевод: «Наблюдение»), Кафка сказал одному из своих знакомых: «Одиннадцать книг было продано у Андре. Десять купил я сам. Хотел бы я знать, кто взял одиннадцатую…» При этом он не испытал огорчения, а, напротив, лукаво улыбнулся.
Отдельными книжками вышли сборники рассказов «Приговор» (1913), «Кочегар» (1913), «Превращение» (1916).
В 1915 году писатель был награжден одной из наиболее значительных литературных премий Германии — премии Фонтане. После Первой мировой войны Кафка опубликовал рассказ «В исправительной колонии» (1919), сборники «Сельский врач» (1919), «Мастер в искусстве голодания» (1924)).
Перед смертью, предчувствуя ее, Кафка завещал уничтожить все написанное им и неопубликованное. Друг и душеприказчик Макс Брод поступил по-своему, вразрез с волей Кафки. В 1925 году, через год после смерти завещателя, был опубликован «Процесс», первый из трех великих романов Франца Кафки. На него откликнулись маститые современники — Герман Гессе, Альфред Деблин и Курт Тухольский. Последний назвал «Процесс» «самой страшной и самой сильной книгой последних лет». Потом вышли в свет «Замок» (1926) и «Америка» (1927).
Томас Манн охарактеризовал книги Кафки как «своеобразные сооружения», как «пугающие, призрачно-комические», «в высшей степени мастерские и болезненные». Позднее весьма пиететно о творчестве Кафки высказались и другие знаменитые писатели XX века — Андре Жид, Олдос Хаксли, Франц Верфель, Генрих Манн и другие. Уже в 60-е годы многие оценили мрачные пророческие предсказания Кафки: тотальное администрирование, пугающую автоматизацию, засилье бюрократии. Мир развивался по сценарию Кафки, и писатель обрел посмертную славу.
А ведь было время, когда Макс Брод, стараясь опубликовать труды своего друга, напоролся на отказ Герхарта Гауптмана, который заявил, что имя Кафки он, к сожалению, слышит впервые.
Но вернемся к завещанию. Почему Кафка отказался от дальнейших публикаций своих трудов? Сразу оговорим: даже то, что появилось в свет при его жизни, было напечатано под некоторым давлением друзей. Кафка не хотел публичности, считая, что его сочинительство — это «форма молитвы», дело исключительно интимное. А продавать «молитву» — негожее дело. Он понимал, что, публикуя рукопись, он отторгает ее от себя и, стало быть, отдает в чужие руки кусочек собственного сердца. В этом смысле Кафка был похож на художника Эдварда Мунка, который редко продавал свои картины, отказываясь от самых выгодных предложений, и никого не впускал в ту часть своего дома, где создавал свои картины и хранил их. После смерти Мунка в его доме среди пыли и мышиного помета нашли свыше 10 тысяч рисунков и оттисков. «У меня ничего нет, кроме моих картин. Без них я ничто», — говорил художник. А разве знаменитый на весь мир холст Мунка «Крик» — это не крик Кафки, который несется с его страниц, переходя в надорвавшийся шепот перед самой гибелью?..
Кафка творил, как священнодействовал. В 1922 году, за два года до смерти, он писал Максу Броду:
«Творчество — это сладкая, чудесная награда, но за что? Этой ночью мне стало ясно… что эта награда за служение дьяволу. Это нисхождения к темным силам, это высвобождение связанных в своем естественном состоянии духов, это сомнительные объятия и все остальное, что опускается, оседает вниз, и чего не видишь наверху, когда при солнечном свете пишешь свои истории. Может быть, существует и иное творчество, я знаю только это; ночью, когда страх не дает мне спать, я знаю только это. И дьявольское в нем я вижу очень ясно. Это тщеславие и сладострастие, которые непрерывно роятся вокруг своего собственного или чужого образа и услаждаются им — движения множатся, это уже целая солнечная система тщеславия».
Подобное признание корреспондирует с исповедью композитора Адриана Леверкюна из «Доктора Фаустуса» Томаса Манна. Кто читал, тот помнит, как Леверкюн продал душу черту, а взамен получил «сладкую чудесную награду» — двадцать четыре часа творческого экстаза, ледяного одиночества, растапливаемого лишь адским пламенем «тщеславия и сладострастия».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
