ПАМЯТЬ НАРОДНАЯ
Широкое народное восстание, начавшись в среднем течении Северского Донца, в районе Бахмута, как прежде всего казацкое движение, поддержанное беглыми русскими людьми, наймитами — бурлаками, переросло в мощную крестьянскую войну. Она охватила Войско Донское, придонские русские уезды, Слободскую Украину, значительную часть Нижнего и Среднего Поволжья; затем втянуло в свою сферу более северные уезды России. Ее участников источники, а большинство их вышло из правительственного лагеря, именуют то «ворами», изменниками», то «казаками», «воровскими казаками». Изредка можно встретить упоминания о крестьянах, работных, посадских людях, бурлаках, дьячках, чернецах, солдатах, драгунах, в той или иной степени принявших участие в движении. Поскольку среди донских казаков, даже старожилых, не говоря уже о новоприходцах, большинство составляли выходцы из тех же русских, отчасти украинских крестьян, можно сказать, что крестьянский элемент занял значительное место среди участников восстания. Но, конечно, казачество, донское, отчасти запорожское, как особое сословие, сыграло в движении очень большую роль — не только как застрельщик, детонатор восстания, но и в качестве главной боеспособной, более организованной части повстанческих сил. Проживание казаков в условиях относительной свободы от московских властей, отсутствия помещиков, определенные демократические традиции — круги, выборные атаманы и их помощники, казачье самоуправление — делали их жизнь и быт в глазах миллионов простых людей России крайне привлекательными; недаром они толпами бежали сюда от помещиков и поборов, рекрутчины и принудительных работ.
В народе постоянно жили и накапливались воспоминания о славных и бесстрашных делах Болотникова и Разина, московских бунтарей и стойких защитников старой веры — раскольников. Народные выступления с середины «бунташного века» до времени Булавина знают немало примеров своего рода передачи эстафеты борьбы от одного поколения повстанцев к другому. Участники «Медного бунта» в Москве (1662 г.) вливаются потом в ряды разинцев. А разинские соратники участвуют в Московском восстании 1682 года. После его окончания беглые стрельцы, раскольники, да и те же разницы включаются в движение раскольников на Дону 80—90-х годов. Из их рядов вышло немало сторонников Булавина, среди которых — разинец Лоскут и другие.
В плоть и кровь булавинцев, в их душу вошли мысли и чаяния бунтарей — их предшественников. Как и они, булавинцы, отражая затаенные думы народные, выступили в защиту интересов обиженного, обнищавшего, замордованного люда. Это генеральная, так сказать, линия в их взглядах, стремлениях, в их идеологии и психологии. При этом неодинаковое положение отдельных социальных слоев, сословий неизбежно приводило к различию в их взглядах, в поведении. Для казаков главным было сохранить «старое поле» — исконные казачьи права и привилегии, отличные от того, что имели, скажем, крестьяне и прочий простой люд «на Руси». Правда, и здесь немало их сближало: казаки принимали к себе беглых крестьян и прочих бедняков, включали их в свою среду; а сами беглые стремились «показачиться». И те и другие одинаково ненавидели помещиков, чиновников, и недаром они объединялись в борьбе против них. Но сословные отличия оставались, и казаки смотрели нередко на крестьян сверху вниз, а те на них, наоборот, снизу вверх.
Подобные и другие черты идеологического и психологического плана выступают в документах, вышедших из лагеря повстанцев, в их идеологии.
Е. П. Подъяпольская в книге о Булавинском восстании, в результате длительного и скрупулезного изучения материалов о нем, сумела выявить до полутора-двух сотен повстанческих документов — полных текстов (прелестных писем, отписок и др.), их пересказов или упоминаний в правительственной переписке. Но сохранилось далеко не все.
Но и то, что сейчас известно, очень ярко рисует взгляды и требования повстанцев, их идеологию. Собственно говоря, они в начале XVIII столетия продолжили то, к чему стремились Разин и его повстанцы за четыре десятилетия до них. Своими лозунгами они провозгласили расправу с князьями и боярами, помещиками и вотчинниками, панами и арендаторами, воеводами и приказными людьми, воинскими начальниками и казацкими старшинами — изменниками, со всеми угнетателями, обидчиками, народными «супостатами», богатыми и знатными людьми. Конкретно они называли имена Толстого и других азовских «бояр», майора Долгорукого и бригадира Шидловского, воевод Волконского и других ненавистных черкасских старшин.
Булавинцы эти лозунги и стремления реализовали в ряде случаев — расправились с Юрием Долгоруким, его офицерами и солдатами, казнили или убили во время боев Лукьяна Максимова, донского войскового атамана и других старшин, полковников Кондратьева и Бильса, царицынского воеводу Турченина и других. В то же время, в отличие от этих, «плохих», бояр и воевод, других они считали «добрыми» или надеялись на их «доброту». Недаром они писали письма к некоторым воеводам, начальникам, призывая их перейти к ним, восставшим. Рассчитывали, что царь Петр внемлет их просьбам и не велит своим «полководцам» разорять донские городки и убивать казаков-повстанцев.
Но, как они убеждались, ни царь, ни его приближенные не намерены понять их нужды, страдания, тяготы. И повстанцы ищут выход — призывают на помощь запорожцев и кубанцев, мобилизуют чернь из южнорусских, украинских, поволжских уездов, грозят покинуть Дон, уйти на Кубань, в подданство турецкому султану. Более того, в конце мая 1708 года Булавин запрещает под страхом смертной казни говорить об особе царя Петра, о повинной ему. Далеко не все с этим согласны, но характерно уже то, что на каком-то этапе движения хотя бы часть повстанцев сумела порвать с традиционно-царистскими представлениями. Это говорит о том, что в царистской идеологии, психологии повстанцы могли проделать брешь, противостоять утвердившимся императивам. Да и само их требование о сохранении «старого поля» на Дону, то есть исконно казацких привилегий, включало и такую, как право принимать и не выдавать беглых из России; а это ведь тоже брешь, на этот раз не только в идеологии, но и в самой сердцевине феодально-крепостнического режима, в праве феодалов на безраздельное владение «крещеной собственностью», крепостными крестьянами, их трудом и имуществом.
Антифеодальные, антикрепостнические призывы прелестных писем Булавина, Голого и других повстанческих атаманов делали их понятными и близкими широким слоям угнетенного народа. Они обращены к казакам, крестьянам и другим жителям русских сел и деревень, городов и крепостей, к работным людям, всякой голытьбе, а также и к природным казакам, старшинам, «к начальным добрым людям». Главный лозунг, который выходит на первое место в разгар движения, — борьба «за всю чернь».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
