В случае же готовности подчиниться, приказано только наблюдать за отъездом и не допускать ослушания в последнюю минуту. Около 8-ми часов Бадмаев сообщил Макарову по телефону, что Гермоген подчинился, и, действительно, в 11 1/2 ч. вечера Макарову сообщили по телефону с Варшавского вокзала, что Гермоген приехал с юродивым Митей Козельским. Увидевши на вокзале жандармского генерала Соловьева, он хотел было вернуться домой, но тут вмешался Митя Козельский, стал дергать Епископа за рукав, громко повторяя Много раз фразу: "Царя нужно слушаться, воле Его повиноваться". Епископа усадили в вагон, и поезд спокойно отошел, с опозданием всего на 5 минут. При отходе поезда почти никого не было, какая-то женщина начала было причитать. Другая бросилась перед вагоном на колени, но ожидавшаяся демонстрация так и не состоялась. Замечательно при этом то, что Митю Козельского приказано было еще неделю тому назад выслать по этапу, но Градоначальник заверил Министра Внутренних Дел, что он скрылся из города и его нет в столице, между тем, как он преспокойно проникал к арестованному Гермогену и открыто приехал с ним на вокзал. Вероятнее всего, что он просто жил на подворье Гермогена».
«Ныне происходящие события: со старцем Распутиным, иеромонахом Иллиодором, архиепископом Гермогеном, какими-то кликушами, Митькой и другими показывают, в какую бездну пало высшее управление православной церкви. Несомненно, что это не может не отражаться на всей церковной жизни России и, следовательно, и на всем государственном строе России, на всей государственной мощи России, а между тем не подлежит никакому сомнению, что православная церковь и ее служители сыграли в создании России, в особенности ее культуры, совершенно выдающуюся и исключительную роль, и до настоящего времени в высших сферах и, в сущности говоря, во всем народе России православная церковь играет громаднейшую роль. С колебанием православной церкви будет колебаться вся жизнь народа, и в этом заключается едва ли не самая опасная сторона будущей исторической жизни России», — почти провидчески писал С. Ю. Витте, при том, что был он от Церкви человеком достаточно далеким, а Распутину в той или иной степени симпатизировал.
За Гермогена вступились. 24 января 1912 года в «Московских ведомостях» появилась петиция «Св. Синод и епископ Гермоген. Голос мирян», подписанная Ф. Самариным, В. Васнецовым, М. Новоселовым и другими москвичами, членами новоселовского кружка. «Невольно напрашиваются смущающие душу мысли: не определялся ли ход этого дела какими-то нам неведомыми соображениями? Не видим ли мы, например, что явные еретики и отступники, дерзко совершающие свое богомерзкое дело, остаются свободными от церковного суда?» — и это был уже прямой выпад против Распутина.
«Почему молчат епископы, которым хорошо известна деятельность наглого обманщика и растлителя? Почему молчат и стражи Израилевы, когда в письмах ко мне некоторые из них откровенно называют этого лжеучителя — лжехлыстом, эротоманом, шарлатаном? Где Его Святейшество, если он по нерадению или малодушию не блюдет чистоты веры Церкви Божией и попускает развратного хлыста творить дело тьмы под личиной света? Где его правящая десница, если он пальцем не хочет шевельнуть, чтобы низвергнуть дерзкого растлителя и еретика из ограды церковной? Быть может, ему недостаточно известна деятельность Григория Распутина? В таком случае прошу прощения за негодующие дерзновенные слова и почтительнейше прошу меня вызвать в высшее церковное учреждение для представления данных, доказывающих истину моей оценки хлыстовского обольстителя», — еще более резко и определенно выступил в тот же день в «Голосе Москвы» сам Новоселов.
Газету конфисковали, Новоселова в Синод не вызвали, а москвичам напомнили про правило Трулльского собора, запрещающее мирянину «перед народом рассуждать о вере или учить как учителю», и всякую связь между делом Гермогена и Распутиным отринули.
Однако заступались за епископа не только москвичи-любомудры в подведомственной Гучкову прессе. Любопытная запись встречается в дневнике петербуржца Александра Блока от 18 марта 1912 года:
«Третьего дня полдня провела у меня Ангелина (сестра поэта по отцу. – А. В.). И у нее события. Ее подруга Сергеева живет у них, после того как в часовне Спасителя упала в ноги случайно приехавшему царю и сказала ему: «Царь-батюшка, помилуй святителя». — «Какого?» — спросил царь и велел ее не трогать. Едва он уехал, шесть сыщиков ухватили и стащили в участок. Продержали там недолго — часа три. <…>
У Ангелины так теперь: "преосвященный Гермоген", подлинная церковь, тот круг (из образующих новую церковь), к которому "примкнула" она. Гермоген — вполне свят. Илиодор ("отец") меньше, но и он. Распутин — враг. Распутин — примыкает к хлыстам <…>
Итак: "православнейшие оплоты" — и те покинули Синод и Саблера. Смотря на все это жестко и сухо, я, проезжая по одной из самых непристойных улиц — Сергиевской, думаю: вот и здесь, и здесь — тоже "недовольны", тоже горячо обсуждают, с кем быть, с Синодом или с Гермогеном».
«Епископ Гермоген, с которым я как-то случайно встретился у А. С. Суворина, говорил мне, что он сначала относился к Распутину с большим вниманием, видя в нем некоторый духовный опыт и религиозную работу, но затем вполне точно убедился, что это хлыст, что он действительно развращающе действует на религиозных женщин. С одной инокиней, например, он четыре часа радел и довел ее до невозможного состояния. "Зачем ты это сделал?" — спрашивает Григория еп. Гермоген. "Я испытывал свои силы", — отвечает. "Знаешь, Григорий, — сказал епископ, — смотрел я на тебя, как на человека Божьего, а теперь смотрю как на змия-соблазнителя и архиерейской властью запрещаю тебе входить в православные семьи". На это Гриша покоробился было, но не послушал Гермогена. Затаил зло на него.
Когда возник вопрос о посвящении Гришки в православные священники, епископ Гермоген решительно восстал против этого и, как говорят, именно здесь и нашел свой подводный камень. Почти безграмотный (у меня есть записки с его подписью) хлыстовский начетчик оказался в XX веке — в те дни, когда принимают в Петербурге лордов и джентльменов, ученых и писателей, — большой силой. То, что было у нас в XVIII—XIX веках, в эпоху Татаринова повторяется, кажется, и теперь. По-видимому, голос святителя Гермогена против великосветской хлыстовщины раздался как раз вовремя».
Так писал Михаил Осипович Меньшиков, известный как один из самых яростных обличителей Григория Распутина, хотя справедливость требует привести выдержку из дневника генеральши Богданович, датируемую 26 февраля 1912 года: «Когда зашел разговор о Распутине, Меньшиков начал говорить не то, что писал про него; сказал, что он видел его у Сазонова, что Распутин на него произвел на этот раз впечатление, что он — верующий, искренний и проч.».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
