него отскакивают, а сабли ломаются, — рассказывал об оршанском князе один мордовский стрелец остальным, — он, робяты, черту душу продал, и лоб его, говорят, тоже железный. И еще он оборотень.
И Хованскому вновь пришлось бежать, бежать далее, уже до самого Полоцка. И как только московский князь покинул Менск, в него, 3-го июля, вступили литвины. И так уж получилось, что в первых рядах вступающих в Менск литвинских ратников был Кмитич, тот самый храбрый полковник, последний из его защитников, что до последней минуты оборонял сей город ровно пять лет назад. Въехавшим в Менск гусарам оршанского полковника предстала унылая картина: совершенно необитаемый город с брошенными телегами и пушками на улицах, с обилием полуразрушенных домов, с непохороненными телами неизвестно кого, с беспорядком и хаосом… И ни одной живой души не вышло встречать освободителей. Даже бродячих собак не было видно нигде.
Хованский же был в ужасе: он потерял три с половиной тысячи человек только убитыми и восемь сотен пленными — всего 4300 человек, более половины своих сил, тогда как потери Чарнецкого и Сапеги составили 300 человек убитыми. То был перелом в войне. Это поняли Чарнецкий, Пац, Сапега, особенно ощущал это Кмитич, понимал Михал, но Иван Хованский еще надеялся на реванш.
Освободительный поход по литвинским землям продолжался. Осенью Сапега стал настаивать на объединении литвинских дивизий, чтобы идти на левый берег Днепра. Но упрямый Пац не хотел. Вновь амбиции и капризы шляхты грозили срывом всей кампании. Пац же решил, что с его жмайтской дивизией лучше уж объединиться с Чарнецким, а не со скользким и ненадежным Сапегой. Великий гетман в свою очередь не хотел объединяться с польскими силами. Разозлившись на Паца, Сапега грозил применить силу. В конце концов Сапега предложил объединить дивизии лишь на время кампании, а не навсегда, объяснив выгоду от слияния сил с чисто финансовой точки зрения.
— Это нам поможет подтолкнуть сейм на финансирование армии, и мы получим от великого князя и короля свои деньги! — краснел, тряся кулаками перед Пацем, убеждал Сапега. Пац согласился. Так в сентябре 1660 года армия ВКЛ наконец-то обрела единого командующего. «Уже намного лучше!» — думал Кмитич. Несколько дней войско стояло между Могилевом, созревшим для бунта против царя, и избавившимся от московитов Шкловом. Затем армия перешла на левый берег Днепра. Здесь третьего дня октября состоялся новый смотр войска, благо начавшееся бабье лето способствовало параду: тихая солнечная погода сменила две недели беспрерывных дождей, а в воздухе между гусарскими пиками легкий ветер гонял длинные серебристые нити паука-бокохода, «снегиря» бабьего лета. «Словно нет никакой войны», — думал Кмитич, разглядывая блестевшие на солнце тонкие нити паутинок.
А между тем к Могилеву двигались силы царского воеводы князя Долгорукого, к которому из Полоцка на помощь маршировали потрепанные полки Хованского. Ожидались также и казаки Василия Золотаренко. С войском в сорок тысяч человек Долгорукий встал лагерем около вески Гаспода, в сорока верстах от Могилева. Здесь ему стало известно от местного населения, что Михал Пац всего с четырьмя тысячами солдат находится недалеко от Горок в деревеньке Углы. Долгорукий ужаснулся:
— Между нами не более десяти верст! Нужно быстро атаковать их и разбить, пока не поздно!
Однако от Сапеги к Пацу уже шел на помощь Полубинский с Кмитичем. К ним подключился и Степан Чарнецкий. Время Долгоруковым было упущено, но битва назревала. Неприятелей разделяла лишь узенькая заболоченная речушка Бася, приток Прони, впадающая в величавый Сож.
В этот самый момент израненный и едва не погибший на Полонке князь Хованский получил от царя новый указ: выступить с новгородским полком против Речи Посполитой «куды лутчи и пристойнее тотчас без всякого мотчанья».
Долгорукий двинул войска навстречу Сапеге… Армии стояли друг против друга сутки у села Углы на огромном поле. Затем начались артиллерийские обстрелы позиций друг друга. Вспыхнули короткие разведывательные бои. Извечно крайне осторожный Сапега сейчас решил действовать более решительно. Пять конных хоругвий, ведомых Кмитичем, переправились через Басю и завязали бой с московским войском прямо на его позициях. Кмитич по старой литвинской традиции предложил заманить московитов в засаду ложным бегством. Так и сделали. И враг, в который уже раз, заглотнул эту хитрую наживку: в поле, во время преследования, московиты наткнулись на засаду и, понеся потери, спешно отошли. Через день — вновь стычка, вновь не принесшая победы Долгорукому. И вот 8 октября, на восьмой день после переправы через Днепр, во мраке ночи Великий гетман вывел все свои войска на берег Баси, подготавливая шанцы и артиллерию, чем активно занимался также и Кмитич. Утром был отправлен трубач к Долгорукому, вызывая войско царя на бой.
После очередной артиллерийской дуэли полки Долгорукого, укрываясь за деревянными передвижными укрытиями пехоты гуляй-городом — пошли в атаку на правый фланг, где оборонялся Чарнецкий. Закипел отчаянный бой. «Русский воевода» запросил помощи. Сапега послал на подкрепление Чарнецкому полторы тысячи солдат и сотню гусар Кмитича. Они атаковали и заставили неприятеля отступить. Теперь царские войска вновь скрылись за укреплениями и, казалось, не собирались оттуда выходить.
— Что, битва закончилась? — подъехал Кмитич на коне к Чарнецкому. Тот выглядел жутко рассерженным.
— Трусы! — взревел русский воевода и, пришпорив коня, с двумя офицерами поскакал прямо к позициям московитов.
— Мы пришли сюда сражаться, а не лынды бить! Вечер уже близко! Выходите, трусы несчастные, на честный бой! — кричал, словно былинный богатырь, Степан Чарнецкий, размахивая саблей прямо перед царскими мушкетами. Возможно, это уже второе приглашение к битве подействовало на Долгорукого, и он вновь дал сигнал к атаке.
И вновь деревянные укрепления гуляй-города пошли вперед на позиции литвин, озаряясь вспышками выстрелов и окутываясь облачками порохового дыма. Кинулись вперед конные стрельцы и наемные немецкие драгуны. Вновь жарко пришлось Чарнецкому. Но помощи почти не было. В резерве сидел один лишь Денис Мурашко со своими казаками. Он и поспешил на подмогу Чарнецкому и Кмитичу, чтобы сдержать мощный приступ неприятеля. К Мурашко присоединились добровольцы из местного населения. Прибежали люди из обозов. Кмитич смотрел на этих людей, боясь повтора Варшавы. Но здесь иные были добровольцы, с иными лицами, с иным поведением. От кого-то порой несло легким запахом самогона — хлебнули для храбрости, — но такого раздрая, как под Варшавой, слава Богу, уже не было. Добровольцы были собранны, серьезны и настроены решительно. И атака была отбита. Царские ратники отошли, уволакивая раненых и убитых товарищей.
— Нужна контратака! Нельзя дать им перегруппироваться! — вновь подскакал Кмитич к Чарнецкому. — При малейшей паузе веди своих гусар, а я своих. Одному мне — слишком
