Хайман не смог закончить фразы, потому что могильщики заработали лопатами, забрасывая яму мерзлой землей. Но он мог бы этого и не делать: все было ясно без слов. В том, что он хотел сказать и не успел, было несравнимо больше смысла, чем во всех словах, которые произносил раввин из храма Эммануила, которого пригласили на похороны, чтобы он произнес надгробную речь. Ведь раввин даже не знал родительницы. Отец второпях пересказал ему основные биографические сведения: о том, что она не чуждалась помощи ближнему; о том, что любила музыку, а также несколько забавных случаев из первых дней их супружества. И именно потому, что раввин никогда не был с ней знаком и лицезрел ее уже мертвую, мне показалось, все, что он говорил, относилось к какому-то другому человеку. Зато слова Хая были очень близки мне. Он говорил о той, которую я знала так же хорошо, как саму себя.
Сразу после этого я снова увидела родителя. Глаза у него покраснели, и было ясно, что он плакал.
Несколько секунд мы пристально смотрели друг на друга, а потом я положила руку ему на плечо.
– Мне очень жаль всех нас. Мы были так глупы и так все испортили.
Он опустил голову.
– Ты можешь обвинять меня всю свою жизнь, но это несправедливо.
По крайней мере, это было похоже на человеческий разговор, поэтому я постаралась не упустить этого момента.
– Она тоже была не подарок, – спокойно сказала я.
– Я столько раз бывал не прав, – просто сказал он и отвел взгляд.
– Но почему ты так поступал?
– Я устал. Я очень устал, – сказал он, качая головой. По моим щекам медленно катились слезы.
– Я так любила ее.
Он взглянул на меня с удивлением.
– Я тоже ее любил.
– Тогда почему?..
– Так получилось…
Мы шли к его лимузину, который был припаркован в роще около входа на кладбище. Начинался дождь с градом.
– Твоя сестра меня ненавидит.
– Разве тебе это не все равно?
Он не ответил.
– А мои чувства тебе тоже безразличны? – спросила я, вытирая глаза.
– В общем, да, – честно признался он. – Потому что ты никогда не была одним целым с нами. Ты отдалилась давным-давно.
Я остановилась и взяла его за руку, чтобы он не мог уйти.
– Отец, еще не поздно…
Он устало кивнул.
– Нет, это уже не по мне. Я слишком устал от ссор. Есть тысячи вещей, которые ты не в состоянии понять.
Он вытащил носовой платок и вытер глаза. И сразу постарел, осунулся. От возраста никуда не денешься.
– Отец… – начала я, но слезы мешали мне продолжать.
Он же больше не хотел ни о чем говорить.
– Бесполезно, – сказал он с кривой усмешкой. – Ни с кем из вас просто невозможно нормально разговаривать…
Потом он повернулся и пошел к машине, ссутулившись от незримой ноши. Около лимузина он остановился, несколько мгновений смотрел на меня издалека, а потом забрался внутрь. Я медленно подняла руку, чтобы помахать ему на прощание, но поздно – лимузин уже выезжал за кладбищенские ворота.
Еще кое-что удивительное происходило на протяжении всего этого дня. Помогая мне садиться или выходить из машины, поддерживая под локоть, когда я переступала через порог, всякий раз Ави с виноватой улыбкой спрашивал у меня:
– С тобой все в порядке?
Это было так необычно, что я не могла удержаться от улыбки. Ави, мой генерал, который обычно бросал меня под дождем около автомобиля и бежал сначала открывать свою дверцу или оставлял меня на тротуаре или в потоке машин посреди улицы, а сам переходил на другую сторону, предоставляя мне обходиться собственными силами, теперь Ави вдруг проникся необыкновенной заботой о моей безопасности и комфорте. Конечно, это совсем не значит, что он и раньше не проявлял обо мне заботы. Просто такого рода внимательность была ему совершенно не свойственна. Это было не в обычаях его страны. И я принимала его таким, какой он есть… Теперь с ним что-то случилось.
С кладбища мы возвращались вместе с Кларой, Стивеном, Куинси и Дэном. Ави так дрожал надо мной, что всякий раз, когда машину встряхивало на дорожной выбоине, он бережно меня обнимал. В конце концов Куинси не выдержала.
– Вы так суетитесь над ней, что можно подумать, она беременна, – воскликнула Куинси.
Все слегка покраснели и ждали, что я начну возражать.
– Именно так, – сказала я, помолчав. Потрясенная Клара ударилась в слезы и счастливо закудахтала.
– О, Мэгги, – тараторила она, – ты должна была мне сказать. Почему я об этом не знала?
– У нас были другие заботы, – сказала я с иронией.
– Я так счастлива, – пробормотала она, обнимая меня.
– Это еще почему? – рассмеялась я.
– Да потому что ты будешь нормальной женщиной, как все мы! – воскликнула она, но тут же смущенно прикусила язык.
И совершенно напрасно. В ее словах была доля правды.
– И когда же? – поинтересовалась Куинси, прижимаясь щекой к моей щеке.
– В августе.
Дэн пожал Ави руку, а Стивен похлопал его по спине. Можно подумать, что между этими мужчинами появилось что-то общее из-за того, что один из них сделал меня беременной.
Оказавшись в центре всеобщего веселья, я совсем растерялась, Ави, однако, нисколько не смутился. Он прекрасно себя держал: отвечал на вопросы, улыбался и обнимал меня всю дорогу, пока мы ехали в город. В конце поездки каждый успел шепнуть мне на ухо, что Ави производит самое замечательное впечатление: он обаятелен, добр, красив, а главное, влюблен в меня до сумасшествия.
Впрочем, все эти мнения были для меня не такой уж новостью. Но я начала осознавать, что более не властна над своими чувствами и уже ничего не могу изменить. Я его любила, я ему принадлежала… Словом, мы были одним целым.
Мы вернулись в нашу квартиру. И это было теперь так естественно говорить о квартире, что она «наша», а о себе самой, вместо «я», говорить «мы»… Как только мы вошли, телефон стал звонить не переставая. Звонили самые разные люди и по самым разным делам. Одни, чтобы выразить сочувствие. Другие – различные официальные лица Израиля и Соединенных Штатов – чтобы обсудить неотложные политические вопросы, в связи с запланированными в Вашингтоне встречами.
Грэйсон прозвонился между израильским премьером и американским помощником госсекретаря.
– Мэгги, – тепло произнес он, – я никогда не хожу на похороны с тех пор, как умерла моя мать, но я хочу, чтобы ты знала, что я с тобой и, если потребуюсь, весь в твоем распоряжении, днем или ночью. И не беспокойся насчет контракта.
Через некоторое время у нас с Ави разгорелся спор. Впрочем, Ави настаивал, что это никакой не спор, а просто разный взгляд на вещи, – что-то вроде дискуссии. Или, по крайней мере, взаимное недопонимание по причине языкового барьера.
