Вести джип вызвалась Игнисса. Даже с одной рукой она управлялась виртуозно. Мы не ощущали ни толчков, ни ударов, когда машина мчалась в море травы.
Мир и покой царили между нами. Огненная демоница умерла – точно так же, как умер отшельник, которого она ненавидела. Как несколькими днями раньше скончались не-господин страха и обвиняющая монахиня.
Настала новая жизнь со своими законами. Камуфляж-вуаль больше не скрывала лица Игниссы. Когда-то врачи отчаянно сражались за жизнь изувеченной девчонки. Штопали-зашивали, резали-пластали… Призрак Шионы беспощадного не давал им отступить. И ведь молодцы, сотворили невозможное. В зеркальце над водительским сиденьем отражался кусочек лица Игниссы. Нечто багровое, перекрученное – словно мумия в бинтах из собственной кожи. Я поймал её взгляд и улыбнулся. Игнисса улыбнулась в ответ – неумело, одними глазами.
– Смотрите, ведьмины круги! – Альберт высунулся в окно, показывая пальцем. Ветер трепал его волосы, делая его похожим на всадника-крестоносца со средневековой гравюры. – Ориллас близко!
– Будем ехать, пока не заглохнет мотор, – с энтузиазмом поддержала монахиня. – А потом догоним пешим ходом.
Волнуются. Как мы будем искать блудного провозвестника порядка, было оговорено не раз. Но и у меня отчаянно забилось сердце, когда по траве зазмеились узоры.
Скоро. Скоро…
Небо над головой переливалось психоделическими красками. Всемирный салют, праздник весны. Рунархи громят земной флот, и потёки искажённого пространства пачкают черноту ночи. Словно ребёнок-неумёха перерисовывает гуашью картину мастера. Сознание не способно подобрать аналогов тому, что мы видим, и предлагает своё толкование.
– Возьми правее, – сказал я. – Там деревья. Орилласу одиноко, он отправится искать родичей.
Игнисса кивнула. Машина легко рассекала серебристые волны. Метёлки ковыля шуршали по обшивке, стуча по стёклам. Скоро… Очень скоро.
Я совсем не удивился, когда увидел застывшую среди травы человеческую фигурку. Ориллас вытянулся к небу, широко раскинув руки и запрокинув голову. Пляшущее в небе сияние раскрашивало его кожу шутовскими узорами. Нас он не замечал или же не хотел заметить.
Огнеликая заглушила мотор. Спутанные стебли ковыля пытались распрямиться. Трава носила следы яростной борьбы порядка с естественным ходом вещей. Ориллас сражался, не жалея себя, но одного человека не хватит, чтобы изменить мир. Мы вышли из джипа.
– Ориллас! – позвала Игнисса. – Очнись, Ориллас. Что с тобой?
Сын древа обернулся:
– Это… это хаос… – Он сжал кулаки: – Раньше я мог – вот так! И так, – он махнул рукой, словно отбрасывая что-то невидимое. В траве взвились вялые узоры порядка и тут же погасли. – Мир больше мне не подчиняется.
Он подошёл к Игниссе и осторожно коснулся ладонью её щеки:
– Ты – огнеликая, да? Мне рассказывали о тебе.
Сын древа и обожжённая девушка смотрели друг на друга. Впервые увидев огнеликую без вуали, все мы пережили шок. Даже я, хоть Морское Око и подготовило меня к тому, что я увижу. Хирурги, оперировавшие Игниссу, когда-то совершили подвиг – спасли ей глаза. На остальное не хватило ни сил, ни возможностей.
Ориллас не выказал ни жалости, ни отвращения. Воспитанный деревьями, он иначе понимал красоту и уродство.
– Где ты была? – бормотал он, неловко гладя Игниссу по щёке. – Зачем? Столько времени потеряно…
Он прижал её к себе, что-то шепча. Монахиня потянула меня за локоть:
– Пойдём. Мы тут лишние.
В глазах её застыли слёзы. Только сейчас я заметил, какая она маленькая, наша железная Хаала. Альберт и тот на голову выше неё.
Круг замкнулся. Энергия ходит, не надо ей мешать. Я отправился помогать Шионе. Отшельник расчистил от травы круг диаметром в несколько метров и сейчас собирал хворост – благо, среди деревьев его предостаточно. Виброклинком я срубил несколько тяжёлых сухих ветвей, и Шиона принялся разводить костёр.
Пламя затрещало, разгораясь. Мы сидели возле костра – тихие, умиротворённые. Хаала принесла из джипа мешок с продуктами, и мы жадно набросились на еду.
– Это что? – недовольно спросил Ориллас. – Я не буду это есть.
– Это пирожок с курицей, – ответила Игнисса. – Ешь.
– Хлеб. Вегетарианское.
– А курица – нет.
После еды нас разморило. Бой в ночном небе продолжался, и равнина расцветала всё новыми и новыми красками. Серебристый ковыль отражал сияние, льющееся сверху.
– Как в небесах, так и на земле, – сообщил Шиона. Я согласился. У бывшего мафиози на любой случай жизни имелась соответствующая мудрость.
Я лёг на спину, закинув руки за голову. От костра веяло жаром, опаляя лицо. Ночь со стороны саванны обдавала меня ледяным ветром. Пахло дымом и цветущими маками… если эти цветы имели с земными маками хоть что-то общее.
О чём-то шептались Игнисса и сын леса. Я прислушался:
– … всегда думала, что чем так – лучше умереть, понимаешь? Хотя нет, для тебя мы все одинаковы.
– Да, да, – отвечал Ориллас. – Я стоял среди деревьев. Ловил солнце. Ветвями, как обычно. И знаешь, мне показалось, что они шепчутся. Деревья.
– …так хотелось мстить! И у меня получалось…
– …рассказывали сказку когда-то. О черепашке, которую усыновили орлы. Она выпала из гнезда, потом лезла на дерево, пытаясь вернуться… Срывалась. Раз, другой, третий. А орлы сидели на ветке и думали: сказать ей правду, нет?.. Так и со мной.
– А я… а я…
Слова на самом деле не нужны. Зачем они, когда и так всё ясно? Ориллас и Игнисса разговаривали сердцами.
У меня оставался невысказанный вопрос. Хаала сидела у костра, глядя в пустоту, скрывающуюся за языками пламени. Я на четвереньках подобрался поближе:
– Хаала!
Она обернулась:
– Что, Андрей?
– Хаала, что ты сказала Игниссе?
– Ничего особенного. Знаешь, Андрей, мне столько приходилось убивать… Человек – очень прочное существо. И в то же время – очень хрупкое. Одна наша послушница сломала спину, поскользнувшись на куске мыла в бане. Как такое возможно? Не почувствовать скользкого под ногой, не найти равновесия… Напрячься – так, чтобы упасть наверняка. Ей хотелось бежать из монастыря. Пусть так – в увечие и неподвижность, но бежать. И она сумела. А вот Игнисса, наоборот, выжила вопреки всему. Я не верю в древо. Ориллас его зачем-то придумал.
– Что же произошло на самом деле?
– Когда взорвался склад, Игниссу накрыло огненной волной. Сгорающее тело молило о смерти, а что-то в душе звало: живи. Вопреки всему. Не тело и не разум решают, жить или умереть, но душа. Презреть её выбор – значит, плюнуть в лицо Господа.
– Ты ей это сказала?
– Нет. Игниссе потребовались другие слова. То, что я говорю сейчас, предназначено тебе.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
