наших перегретых на полную голову тогдашних советско-партийных правителей Приморья родилась под костью такая авантюрная мыслишка вбухать многие миллионы народных рублей в эти вечно туманные, сырые озёрные и безлюдные просторы, где, кроме камыша с осокой и таких же жёстких кустарников, ничего больше и не растёт. А ведь кто-то просто и всего лишь хотел бравурно отчитаться, видно, перед ЦК и самим любимым Никитой Сергеевичем о том, что и они честно бдят линию партии: вот, мол, и у нас, на Дальнем Востоке, нашлась благодатная Целина! И сколько же судеб человеческих было поломано или загублено безвозвратно – молодых, сильных и готовых на добрые дела людей. Как, например, мой дядя Пётр Васильевич Носов, брат моего отца по матери. Проработавший всю войну на транспортных судах, перевозивших для фронта и голодающей страны грузы по знаменитому ленд-лизу на линии Сан-Франциско – Находка, молодой коммунист, обзавёдшийся к тому времени большой семьёй, поверил этой аховой затее кабинетных мыслителей и поехал разводить овец в полуболотных местах южного Приморья. Он чуть ли не последним сбежал через несколько лет из тех гиблых мест и с полуголодными детьми, которых было чуть ли не десять душ, кое-как пристроился в Чкаловском районе, недалеко от приморского города Спасск-Дальний. Но это был уже совсем пропащий человек, как и его жена: оба безвольные, запойные, в конец опустившиеся алкаши. Сейчас, вспоминая всё это, невольно опять думаешь о собственном Ангеле-Хранителе, который непременно есть у каждого: наверняка это он, а больше и некому, кроме материнских и отцовских молитв, тогда, весной 1957 года, шепнул на ушко Богу, что у его непосредственного подопечного жителя планеты Земля, то есть у меня грешного, совсем иная планида намечена его Всевышним Величеством.
И в самом деле, тут сразу и снова, и, как всегда, слава Богу, вовремя, перед глазами моими предстала моя Камчатка, и потянуло опять в страну далёкого уже детства с неумолимой силой. Родители не возражали, правда, мама немного всплакнула: опять, мол, родное чадо куда-то в неведомое засобиралось.
И я снова собрал свой старенький фанерный чемодан, благо, коварный гастрит уже заметно притих. «А как же учёба?» – хмуро спросил отец. Ответил: там тоже есть педагогический, переведусь и туда на заочное отделение. Но это была, как говорится, всего лишь ложь во благо, чтоб уж совсем не добивать родителей. А в дневнике перед самым отъездом оставил такую запись:
«11 мая 1957 года, суббота: Пошёл на рискованный шаг: решил бросить институт и поехать работать куда-нибудь, чтобы через год, через два на живом материале написать несколько рассказов или повесть и попробовать поступить в институт литературы. Здесь одно из двух: или выйдет что, или нет. Педагога же из меня совсем не получится. Уверен. Да и душа не лежит. Возможно, буду вербоваться или пойду на строительство высоковольтной линии электропередачи. В крайнем случае – в колхоз или совхоз. Родителей уговорил – была целая баталия. Ничего, сейчас собирают. Поеду жизнь смотреть, учиться, „лечиться“»…
Вот такое честное признание самому себе.
Накануне написал письмо Никите Маленкову, с которым мы очень сблизились в институте, объяснил, почему уезжаю, и пообещал по пути забежать к нему в общежитие. А 16 мая, в четверг, отец снова провожал меня до Кавалерова очень ранним утром. Усадил в попутную машину ещё затемно, пожали мы друг другу руки на прощанье, и вновь блеснули слёзы в уголках отцовских глаз: очень меня непутёвого любили мои родители. И вот я опять со своим неразлучным спутником-чемоданом и с четырестами рублями в кармане отправился в далёкий путь на поиски счастья, не ведая даже, где ж оно заплуталось…
Задать вопросы по книге и отправить отзывы можно Ирине Васильевне Холенко по почте:
[email protected]
