ее снабдили огромными колесами, она вновь и вновь застревала между бревен. Тогда в темноте Кавендиш и его люди подсовывали под нее ломы и прави́ла. Тут злокозненная махина разворачивалась, норовя съехать с понтона в воду, Кавендиш орал: «Стой!» — только выровняв ее, можно было снова тянуть за тросы. Десять пушек, размышлял Хорнблауэр, каждую тащить четыре мили вверх и вниз по дороге.
Там, где песок сменялся каменистым основанием уступа, понтон соединили с берегом деревянными плотами. Погонщики, настолько оборванные, что это было видно даже в темноте, привели лошадей и мулов, но, естественно, не подумали запастись упряжью.
Хорнблауэр обернулся к стоящим в ожидании матросам:
— Эй, вы. Здесь лежат лини. Сделайте из них хомуты и запрягите лошадей в пушку. Если поищете, найдете парусину.
— Есть, сэр.
Поразительно, как сноровисто моряки берутся за любое дело — они рьяно принялись вязать узлы и запрягать лошадей. Они говорили с испанскими лошадьми по-своему, и те, хотя вряд ли понимали английскую речь, послушно вставали, куда нужно. Погонщики, тараторя по-каталански, толкали и тянули лошадей, так что суеты от них было больше, чем пользы. Двенадцать фонарей тускло освещали сцену: лошади ржали, били копытами, не понимая, чего от них хотят. Их выстраивали в цепочку, накидывали им на шеи хомуты из обмотанной парусиной веревки. В огоны на лафете пушки продели веревочные постромки.
— Отставить! — заорал один из матросов, когда постромки начали натягиваться. — У савраски за ногу по правому борту захлестнул трос.
К тому времени, как вторую пушку подтащили к кромке воды, первую приготовились тянуть. Бичи щелкали, матросы орали. Лошади оступались на песке, но пушка ползла, сходни скрипели и трещали под колесами. Двигалась она судорожно, рывками, а у подножия крутого склона застопорилась совсем. Двадцать худосочных испанских лошадок не могли сдвинуть ее с места.
— Мистер Мур, — раздраженно сказал Хорнблауэр. — Проследите, чтобы пушку втащили.
— Есть, сэр.
Сто человек с помощью двадцати кляч втащили-таки чугунную громадину на склон. Еще матросы сзади подсовывали под колеса ломы, чтобы перетащить их через камни там, где уже не справлялись ни люди, ни лошади. Когда в свете брезжащей над морем зари Хорнблауэр увидел на вершине склона аккуратный ряд из десяти пушек и гору боеприпасов, он почувствовал, что не зря провел ночь.
Светало. На золотистом пляже внизу суетились матросы, дальше на синей водной глади покачивалась эскадра. Вровень с тем местом, где Хорнблауэр стоял, протянулось неровное каменистое плато, направо оно переходило в столовую возвышенность, а на юг, по всей видимости к Росасу, вилась меж земляничных деревьев узкая тропа. В свете дня оказалось, что Кларос худ, загорел до черноты, что у него длинные черные усы, а под ними — ряд превосходных зубов, которые он обнажил в улыбке.
— У меня есть для вас лошадь, капитан.
— Спасибо, полковник. Вы очень любезны.
Между камней уныло слонялись оборванные личности. Когда солнце осветило расселины, оттуда принялись выползать другие оборванные личности, сонные, — по-прежнему кутаясь в одеяла, они бесцельно бродили туда-сюда. Хорнблауэр глядел на союзников с неприязнью, переходящей в отвращение. Да, нечто похожее он предвидел, но не сделался от этого снисходительнее. Бессонная ночь тоже не прибавляла симпатии к испанцам.
— Не будете ли вы так любезны, — сказал он, — послать к генералу Ровире гонца и сообщить, что мы выступаем к Росасу? Я надеюсь к полудню быть там хотя бы с частью пушек.
— Конечно, капитан.
— И я попрошу, чтобы ваши люди помогли тащить пушки и припасы.
Кларос отнесся к этому без восторга. Еще меньше порадовало его известие, что четыреста его человек потащат пушки, а еще четыреста — понесут к Росасу двадцатичетырехфунтовые ядра, по ядру каждый. Он попытался было возразить, но Хорнблауэр довольно резко его оборвал.
— А затем, полковник, они вернутся за остальными. Мне пообещали достаточное количество вьючных животных. Раз вы не нашли четвероногих, придется удовольствоваться двуногими. Теперь, с вашего позволения, тронемся.
Десять лошадей или мулов на каждую пушку. Сто человек у постромок. Сто человек впереди готовят дорогу, убирают камни и засыпают ямы. Четыреста человек несут ядра, некоторые при этом ведут в поводу нагруженных пороховыми бочонками мулов. Кларос еще сильнее скривил лицо, узнав, что задействовать придется каждого человека из его терции, в то время как двести своих пехотинцев Хорнблауэр предполагает работой не загружать.
— Я намерен поступить именно так. Если вам не нравится, полковник, вы можете поискать испанскую осадную артиллерию.
Хорнблауэр хотел на случай непредвиденных обстоятельств иметь под рукой крупный дисциплинированный отряд, и решимость его была столь очевидна, что Кларос не посмел более возражать.
Позади, там, где грузили мулов, раздались сердитые крики. Хорнблауэр зашагал туда, Кларос за ним. Они увидели, что испанский офицер вытащил шпагу и угрожает Грею, а за спиной у него оборванные герильеро заряжают ружья.
— Что такое? Что тут происходит? — спросил Хорнблауэр сперва на английском, потом на испанском.
Все повернулись к нему и заговорили разом, словно школьники, поссорившиеся на большой перемене. Темпераментную каталанскую речь офицера Хорнблауэр разобрать не мог и повернулся к Грею.
— Дело было так, сэр, — начал подштурман, предъявляя горящую сигару. — Этот даго, сэр, он закурил, когда навьючивал мула. Я сказал ему очень вежливо, сэр: «Около пороха не курят, сэр», но он не обратил внимания, может, не понял. Тогда я сказал ему, сказал, значит: «Но курито около порохо, сеньор», а он просто выдохнул дым и повернулся ко мне спиной. Тогда я отобрал у него сигару, и он вытащил шпагу, сэр.
Кларос тем временем выслушал своего офицера. Хорнблауэр с Кларосом повернулись друг к другу.
— Ваш моряк оскорбил моего офицера, — объявил Кларос.
— Ваш офицер вел себя как дурак, — сказал Хорнблауэр.
Казалось, это тупик.
— Поглядите, сэр, — сказал вдруг Грей.
На боку невозмутимого мула покачивался бочонок, доски чуть-чуть разошлись, и в щель черной струйкой сыпался порох. Он был уже на боку у мула, на земле. Даже каталонцы не могли не видеть, как опасен сейчас открытый огонь. Кларос чуть-чуть улыбнулся.
— Мой моряк действовал сгоряча, — сказал Хорнблауэр, — но я думаю, вы согласитесь, полковник, что он отчасти прав. Он принесет самые искренние извинения, и тогда, возможно, вы строго запретите курить возле пороха.
— Очень хорошо, — согласился Кларос.
Хорнблауэр повернулся к Грею.
— Скажите этому офицеру: «Боже, храни нашего милостивого короля, сеньор». Скажите это почтительно.
Грей взглянул изумленно.
— Говорите же, — велел Хорнблауэр резко.
— Боже, храни нашего милостивого короля, сеньор, — сказал Грей если не почтительно, то, по крайней мере, сконфуженно.
— Мой моряк извиняется перед вами за свою грубость, — объяснил Хорнблауэр офицеру.
Кларос удовлетворенно кивнул, коротко о чем-то распорядился
